Иосиф Сталин. Начало

Товарищ Шеболдаев: „Он бесчестный интриган, усиливавший наши разногласия, чтобы сожрать нас по одному… Разделяй и властвуй — как просто. Нельзя было его переизбирать в Генсеки. Надо было верить Ильичу. Он окружил себя покорными каменными жопами вроде Молотова“.

Товарищ Бухарин: „Что делать, для народа он теперь символ партии… Нет, против него уже не пойдешь, хотя все мы знаем наверняка, что он сожрет нас всех“.

Товарищ Шеболдаев: „Если не поспешим“». Что ответил товарищ Бухарин, наша сотрудница не расслышала…

Коба молча расхаживал по кабинету. Ягода продолжил:

— С вокзала товарищ Бухарин поехал в «Метрополь», где порой живет, хотя вы дали ему квартиру в Кремле.

— Думает, там болтать безопаснее, — заметил Коба.

— И в «Метрополь» пришла к нему все та же наша сотрудница. Когда она уходила, пришел товарищ Рыков. Пока она собиралась в комнате, товарищ Бухарин в передней рассказал товарищу о разговоре с товарищем Шеболдаевым. Тогда товарищ Рыков накричал на него: «Ты наверняка все это орал на весь поезд, ты не умеешь иначе. Ты — токующий тетерев, когда говоришь… И мы не знаем, кто такой Шеболдаев…»

— Зато я знаю, — мрачно прервал Коба. — Этого троцкиста давно надо к стенке…

Ягода читал дальше:

— «Товарищ Рыков: „Из-за тебя возьмутся за нас опять! Глупец! Он помешан на подозрительности. Но он — Хозяин, а ты — до седых волос мальчик-бухарчик!“

Товарищ Бухарин: „Вырвалось, накипело!“» Конец разговора наша сотрудница не слышала, ей пришлось уйти…

Я представил, как она вышла в коридор… И как, увидев ее, наверняка побледнел Рыков. Он не знал, что она была в комнате, и оттого спокойно произносил свои речи… Представляю, что он сказал потом Бухарину!

— К сожалению, больше около товарища Бухарина не будет нашей сотрудницы. Он с ней расстался. Объяснил, что влюбился и собрался жениться на малолетке. Ей восемнадцать, она — приемная дочь товарища Ларина, — закончил Ягода.

…Это была дочь калеки Ларина, которого обожал Ленин. Революция рождает необыкновенных людей. Она может заставить двигаться даже парализованных. Так, в дни Французской революции прославился парализованный Кутон, член Комитета общественного спасения. Каждое утро Кутона сносили с лестницы, сажали в специальное кресло, двигавшееся при помощи рычагов. Он сам катил это кресло в толпе, которая шарахалась от беспощадного революционера. Катил в свой Комитет общественного спасения, чтобы там судить, точнее, осуждать на гильотину врагов революции. Правда, потом, как и положено в революцию, гильотинировали его самого. Положили жалкое тело в телегу и повезли на гильотину. И уложили крохотный сгусток бешеной энергии под топор.

Ленинский друг, парализованный Ларин, успевший, к счастью для себя, умереть вовремя (то есть до 1937 года), был одержим такой же небывалой энергией и беспощадностью. Когда-то я боготворил их обоих — Кутона и Ларина. Как все это было давно — будто в другой жизни!..

Тогда же, в той жизни, Коба походил по кабинету и обратился ко мне:

— Знаешь, почему Бухарчик плюет на осторожность? Знает, что я его люблю. И Надя, которую он убил, его любила! И верила, что он меня любит… Давай дальше, Ягодка, кто еще у тебя отличился?

— На вечеринке грузинской делегации, — продолжил Ягода, — Папулия Орджоникидзе назвал вас нехорошо по-грузински. Его брат, товарищ Серго Орджоникидзе, как известно, глуховат, и он переспросил Папулию. В результате тот повторил нехорошее слово вместе с вашим именем. Товарищ Серго Орджоникидзе только усмехнулся, а товарищ Лакоба поддакнул…

— Да, очень неискренние люди. Надо будет и здесь навести порядок, чтобы все поняли хорошую русскую поговорку: «Слово не воробей, вылетит — не поймаешь»… Мы с Фудзи учили в семинарии «В начале было Слово». Вот и надо научить товарищей отвечать за Слово… Ну, дальше?

Ягода молча положил новый листочек перед Кобой. Тот прочел. И повторил:

— Я же говорю — вокруг неискренние люди. А ты, Фудзи, оказывается, побывал в Испании? Ай, ай, почему утаил, брат?

Я с изумлением на него посмотрел.

— Удивляешься? А сам испанские пословицы про товарища Сталина рассказываешь. «Он у меня даже в супе»…

(Боже мой! Ему донесли и это!)

— Впрочем, это еще не все. — Он вернул папку Ягоде. — Читай.

Ягода прочел:

— «Когда члены партии аплодировали Генеральному секретарю, нашему великому Вождю товарищу Сталину, товарищ Фудзи дважды первым переставал аплодировать…»

— Не аплодирует и все тут! — засмеялся Коба. — Товарищ Фудзи и впрямь не искренний друг.

Я хотел ответить, но Коба предупредил мои объяснения:

— Я шучу… Товарищу Сталину не нужны никакие аплодисменты… А вот международному движению нужны. Весь мир должен видеть, как мы едины.

Но он не шутил, и я это знал.

— Теперь самое важное, Иосиф Виссарионович, — сказал Ягода. — Даже не представляю, как назвать эту подлость…

— Говори.

Ягода колебался.

— Русский язык понимаешь? Говори!

— Многие депутаты собираются завтра голосовать против вас.

Вот тут Коба изменился в лице. Он молча, почти с ненавистью посмотрел на Ягоду.

Итак, славословие было только на трибуне… Никакой он не победитель! И это сказано при мне! Я, сверстник, друг детства, услышал о его позоре! Глупец, усердный Ягода не понимал, не чувствовал причины его бешенства. И продолжал:

— Полтораста человек готовятся… против. Но все равно товарищ Сталин пройдет единогласно. — Он мудро улыбнулся. — Побеждает, как известно, не тот, кто голосует, а тот, кто считает…

— Замолчи! — хрипло сказал Коба. Он заходил по кабинету. Потом остановился, замер у окна.

— Теперь самое подлое, — не унимался глупец Ягода. — Мерзавцы говорили с Кировым — просили его занять место Генерального секретаря партии, но он…

Коба молча смотрел на Ягоду, он уже не слушал.

И Ягода торжественно закончил:

— Отказался!

Коба обратился ко мне:

— Спокойной ночи, Фудзи. — Он хотел остаться наедине с Ягодой. Но на прощание велел: — Усы сегодня же сбрей, отрасти бородку подлинней. Не следует быть похожим на товарища Сталина.

Наступил день голосования в высший орган партии — Центральный комитет. Никаких случайностей быть не могло. Коба придумал выборы без выбора. В список для голосования было внесено ровно столько кандидатов, сколько следовало избрать. И когда началось голосование, Коба подошел к урне и демонстративно, не глядя в бюллетень, опустил его туда. Он как бы приглашал последовать его примеру. Все это было противно, и мне захотелось его вычеркнуть. Но конечно же я не сделал этого. Опытным глазом увидел «наших товарищей». Они стояли у урны, маячили повсюду. Да и бюллетени, не сомневаюсь, были помечены.