Ипц

— Не мешай, и то ладно…

— Суров ты, Толя, вот и друзей вокруг тебя немного. Вон у Рудакова отбою нет от желающих подежурить вместе с ним.

— Пустозвон он, твой Рудаков, и друзья у него пустозвоны. Дождется он, что выгонит его начальник со станции. Уже сколько предупреждений было…

— Но ведь скучно одному…

— Как-нибудь сам с друзьями разберусь. Без подсказок. Ты здесь новичок, вот и не суйся в чужие дела.

— Да ты не сердись. Это я так, к слову…

— Я не сержусь. Не люблю, когда мне указывают. Понятно?..

— Вот ведь ты какой свободолюбивый, а в бога веришь…

Музыкантов вздрогнул. Выпустил из рук веник, тот мягко упал ему на ногу, да так и остался лежать.

— С чего ты взял?

— Вся станция знает… — неопределенно ответил Кузьма.

— Врешь. Кто тебе наболтал?

— Неважно. Ведь это правда?

— Какое тебе дело? — Он нагнулся за веником, чтобы скрыть растерянность. Стал беспорядочно подметать. Водил веником по одному и тому же месту.

— Хватит тебе пыль поднимать, — не выдержал Кузьма, — ведь все равно не метешь. Положи веник, садись, поговорим.

— Не о чем мне с тобой разговаривать. Ты зачем сюда приехал? Отдыхать? Вот и отдыхай. И поменьше задавай вопросов. А то как бы… — Он посмотрел на Кузьму с такой беспомощностью, она настолько не вязалась со словами угрозы, что тот улыбнулся.

— Ну, вот. Теперь ты меня пугать начинаешь. Это же несерьезно… Я же тебя так, по дружбе спрашиваю. Просто интересно, как это молодой парень может верить в бога, когда моя бабка в нем разуверилась.

— Вот я тебе по дружбе и не отвечу.

— Чудной ты парень, — сказал Кузьма миролюбиво. Он укрылся телогрейкой и поверх нее грандиозным бушлатом боцмана. Блаженно потянулся: — Ну живи, как знаешь. Только с богом скучнее, никакой самостоятельности.

— Что ты знаешь? — уже успокоившись, спросил Музыкантов. — Только то, чему тебя в школе учили: «Бога нет, дети. Человек произошел от обезьяны. Гагарин бога не нашел». А вы сидите и как бараны повторяете за учителем: «Бога нет».

— Забавный ты парень, — сказал Кузьма, чуть приоткрыв телогрейку. — Мы обязательно поговорим с тобой на эту тему, только не сейчас. Спать хочу смертельно. Уж извини. А о тебе мне никто не рассказывал. Я сам сегодня случайно подсмотрел. До сих пор стыдно. Но, ей-богу, никому не расскажу, будь спокоен, у меня как в могиле. Какое мне дело, в кого ты веришь, зачем и почему…

Кузьма укрылся с головой. «Да, не все здесь одинаковые на станции. Странно все это. Нужно непременно все обдумать. Что-то много всякой религии вокруг меня в последнее время. Нужно все обдумать… обмозговать… обмыслить…»

Он незаметно задремал. Проснулся оттого, что кто-то положил руку на его плечо. Кузьма резко дернулся и откинул телогрейку. Перед ним стоял Музыкантов и не отрываясь смотрел на него.

— Ты чего?!

— Правда, никому не скажешь?

— За этим и разбудил? Отдохнуть не даешь человеку. Чего ты боишься, у нас Конституцией предусмотрена свобода вероисповедания. Так что успокойся, никто тебя не съест и с работы не выгонит…

— Ты действительно никому не скажешь? — голос его дрожал.

— Никому, даже родной матери. — И подумал: «Надо рассказать Рудакову. Он лучше знает Музыкантова. Нужно посоветоваться».

Кузьма заснул. Ему снились церковные колокола, купола, кресты и лики святых. Разбудил его Рудаков:

— Вставай, поработай немного. Твоя смена уже началась.

Кузьма потянулся и спрыгнул со стола. Вышел из дежурки и, спустившись по трапу к воде, умылся, преодолевая озноб и отвращение к холодной воде. Его шея покрылась гусиной кожей, и он долго растирал ее полотенцем, прежде чем она вновь порозовела.

— Ну и холодина, — сказал, вздрагивая всем телом. — Это у меня от постоянного недосыпания.

— Это норд-ост, — ответил ему Рудаков, — этот колотун теперь дня на три…

— Метеосводка обещала?

— Я и сам не хуже метеорологов знаю. Этот ветер никогда один день не дует. Как зарядит, так дня на три или на шесть. А то, бывает, и на девять, на двенадцать, но это реже и ближе к осени. Курортников жалко. Сейчас в воду не сунешься — холодная, а как вылезешь, так тебя и прохватит. Мне знакомый врач говорил, что этот ветер действует на нервную систему. Вся штука в том, что дует он без остановки с утра до вечера. Только на ночь утихает, а утром опять как часы. В общем сволочной ветер. И нам работы хватает, целый день сиди как на иголках. Волна нынче тягучая, нехорошая, а дураков много…

Постепенно собралась вся смена. В дежурку заглянул начальник и сказал:

— Курбацкий на вышку, Николаев и Лялин на катере, Рудаков с мегафоном по берегу, Музыкантов дежурный по станции до двенадцати.

Как только он ушел, Геша достал из кармана газету и стал читать ее вслух. В тот день курортная газета предупреждала, что во время норд-оста купаться особенно опасно. Какой-то мастер спорта, тренер местной команды пловцов, длинно и нудно объяснял свойства волны и скрупулезно перечислял несчастные случаи, происшедшие с гражданами Н., К., Б. и Л. Педантично, как юрист, он излагал причины, чуть не приведшие вышеуказанных граждан к гибели во время шторма.

— Видали мы таких спортсменов… — сказал старшина катеров Геша, свернул газету и протянул ее Рудакову.

— Видали мы таких мастеров, — произнес Рудаков и передал газету дальше — Кузьме.

Кузьма плотнее закутался в матросскую робу.

— Каждый салажонок думает, что он великий спортсмен и великий чемпион, — сказал Геша. — А на самом деле он великая салага.

Кузьма ушел в дежурку.

Там он сел на широкую, искрошенную перочинными ножами скамью и стал глядеть через окно на веранду. Потом пошарил глазами по дежурке: не валяется ли где еще телогрейка.

По стеклам колко сыпал песок. В разбитую форточку гудел норд-ост. Кузьме стало еще холоднее. Мурашки проступили даже на коленках.

Начальник станции включил радиолу и перевел ее на внешнюю сеть. За окном заревели «Половецкие пляски» из «Князя Игоря». На веранде Геша и Рудаков разложили шахматную доску.

Пришел Курбацкий, принес колбасу и стал резать огромными кусками.

Есть Кузьме не хотелось, он принес из водолазки брезентовый плащ, укутался в него с ног до головы. Холод угнетал. Он мешал ему жить, мешал думать. У Кузьмы дрожали руки. Ноги ходили ходуном. Он был готов возненавидеть ребят, которые сидели в рубашечках нараспашку, играли в шахматы и ели сочную колбасу розового цвета. Потом Рудаков пришел к Кузьме в дежурку, застенчиво спросил:

— Может, сыграешь?

— Нет.

— Я так и знал, что ты чемпион…

— Просто замерз, — Кузьма пожал плечами, и брезентовый плащ зашуршал на нем потертыми белесыми складками.

Начальник принялся кашлять в микрофон.

Потом по пляжу понеслись его спокойные нравоучения с точными данными о количестве погибших в море за прошлый год.

С досаафовских плакатов на Кузьму смотрели розоволицые, упитанные утопленники. В коридоре тревожными, частыми звонками задребезжал телефон.