Ипоходрик

Надежда Ивановна (взяв стремительно брата за руку). О, бога ради, брат, что ты говоришь… заклинаю тебя нашею любовью: не делай этого, не убивай его, не обагряй своих рук в его крови!

Михайло Иваныч. Ох вы, женщины: слабый вы сосуд!.. Но, впрочем, изволь… для тебя на первый раз колотить не стану, а покуда словесно ему объясню дело, но только, знаешь, попонятнее, повразумительнее.

Надежда Ивановна. И грубо не говори с ним, братец, а скажи ему, как я тебе говорила. Если же он будет показывать, что не понял, так отдай ему вот это письмо, и тут уж смотри – глаз с него не спускай. Он должен очень сконфузиться: тут я ему напоминаю ужасную вещь.

Михайло Иваныч. Какую же это ужасную вещь? Поцелуй, что ли, во мраке ночи?

Надежда Ивановна. Нет, что поцелуй!.. Мы расстались тогда с ним. Он уехал надолго служить в Петербург, конечно, оба плакали: я заставила его поклясться мне… и подарила ему локон моих волос.

Михайло Иваныч. Вот какая у вас ужасная вещь… ну, а он что же?..

Надежда Ивановна. И он мне своих отрезал. (Со вздохом.) Они тут в письме. Я их возвращаю ему и прошу, чтобы и он мне мои прислал, если не любит меня.

Михайло Иваныч. Фу-ты, канальство, какие конфектности! Волосы друг другу дарили. Ах вы, чувствительные души, разиньте рот, развесьте уши!

Надежда Ивановна. Не смейся, Мишель, это ужасно! Поди поговори с ним, как я тебя просила. (Хочет уйти, но на полдороге останавливается.) Брат, ты не убьешь его? Не заставь меня, мой друг, раскаиваться в моей откровенности!

Михайло Иваныч (рисуясь). А разве тебе жалко будет, как я убью его – а?

Надежда Ивановна. Да, мой друг, я до сих пор еще люблю его!

Михайло Иваныч. Хорошо… там видно будет.

Надежда Ивановна. Прощай, мой друг! Не проклинай его и прости меня! (Уходит.).

Явление II

Михайло Иваныч (один). Ну, Михайло Иванов, опять, брат, тебе работа! Только смотри не срежься, не сконфузь себя. Припомни-ко, какова была с кирасиром за жидовку перепалка – скверная ведь, брат, штука вышла. Здоров уж очень был, облом этакой! С первого раза уж очень костоломную сдачу дал, ну – и сробел, а этот ничего – михрютка – справимся!.. С другой стороны, смешон и ты, Михайло Иванов; все бы тебе, забубённая голова, ссора да драка с кем-нибудь; но в этом деле и нельзя; главное, сестре себя надобно показать, а то, пожалуй, она уваженье всякое потеряет да и держать еще после того не станет.

Явление III

Тот же и Ваничка.

Ваничка (входя). Надежда Ивановна где-с?

Михайло Иваныч (обертываясь). Что-с?

Ваничка. Надежда Ивановна где-с?

Михайло Иваныч. А зачем она вам?

Ваничка. Маменька велела сказать, что она ужо, вечером, придет к ним чай пить.

Михайло Иваныч. А кто ваша маменька?

Ваничка. Настасья Кириловна!

Михайло Иваныч. Хорошо, скажу…

Ваничка. Надежда Ивановна где-с теперь?

Михайло Иваныч. Она там, у себя… Разве вам нужно ее видеть?

Ваничка. Да-с, нужно.

Михайло Иваныч. Посидите тут… она придет.

Ваничка садится. Михайло Иваныч осматривает его с головы до самых ног.

Вы служите, что ли, где-нибудь?

Ваничка. Нет еще. Маменька сначала хотела отпустить меня в военную, а теперь в штатскую отдает.

Михайло Иваныч. В штатскую? А что, вы боитесь вашей маменьки? Сечет она вас?

Ваничка (улыбаясь). Нет-с… как возможно-с! Я не дамся, да меня никто и не повалит: у нас папенька только строг, а маменька ничего, добрая-с.

Михайло Иваныч (показывая головой на ноги Ваничке). Что это какие узенькие на вас брюки, точно дудочки? Кто это вам шил?

Ваничка. Дяденьки Никандра Семеныча портной – он хороший: в Петербурге учился!

Михайло Иваныч. Скверно же в Петербурге учат… Который вам год?

Ваничка. Двадцать второй.

Михайло Иваныч. Только еще… А давно вы бреетесь?

Ваничка. Уж два года-с. Усы так у меня еще на пятнадцатом году выросли; я их все палил да перочинным ножичком подбривал… Какие вы славные кольца пускаете.

Михайло Иваныч. А что?

Ваничка. Да так-с: хорошо. Я никак не могу выучиться… Вы умеете папиросы руками делать?

Михайло Иваныч. Нет, я не курю папирос – бабье кушанье! Я к трубке привык.

Ваничка. Ава охотой вы ходите?

Михайло Иваныч. Прежде ходил… А вы разве охотник?

Ваничка. Я нынче все лето ходил-с; мне дяденька Никандра Семеныч щенка легавого подарил трех месяцев; я его хочу сам учить, чтобы стойку знал; а то вон у нас дворовая Лапка только за белками ходит, а стойки ничего не знает – все спугивает-с!

Михайло Иваныч. Вы хорошо стреляете?

Ваничка. Не знаю; кажется, хорошо-с! Этта вот зайца так важно поддел; гоны четверы был от меня, так и срезал: все четыре лапки отшиб! Дичи нынче около нас очень мало стало-с! Полушубинские ребята всю перевели: им барин каждый месяц по фунту пороху выдает, чтобы только стреляли, даже в наше болото заходят: всех уток, подлецы, расшугали, – теперь ни одной нет!

Михайло Иваныч. Ну, а этак за женщинами вы тоже охотитесь – а?

Ваничка. Нет-с. За ними зачем охотиться?

Михайло Иваныч. А что же?

Ваничка (улыбаясь). Да так-с: они не утки!

Михайло Иваныч. Экая важность, что не утки. Но, может быть, они сами за вами охотятся?

Ваничка. Да-с, может быть, всяко случается… Сами-то вы охотитесь ли?

Михайло Иваныч. За женщинами? Грешный человек… любитель и мастер этого дела; только бы заметил где-нибудь, уж не уйдет.