Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2
Шрифт:
Ампутация хилиазма, историзма, левого крыла, социальности, павлианства… Спросят: «А что останется?»
Греческие белые останутся вместо «их» красных! И Августин — как метафизический Монк, вводящий в революционное (Новый Идеал) христианство метафизических реставрационных белых — Платона и Плотина.
Эта концепция всеобщей монкизации, превращения Новоидеального (красного) в Староидеальное (белое), революции в реставрацию (неважно — политическую или метафизическую) для меня является важным инструментом. Она позволяет проследить тенденцию. А это-то важнее всего. Августин тут — очень существенный элемент выстраиваемой Системы. Как и Сталин. Потому что Система-то выстраивается не метафизическая, а сугубо
Вот почему важно оговорить, что Августин — уж никак не реставратор. Он уж настолько не реставратор, что дальше некуда. Это Пиаме Павловне нужно, чтобы он был реставратор. Но он типичнейший метафизический термидорианец. Успокоитель? Да нет… Даже и не успокоитель. Организатор неких отношений между Идеалом и Действительностью. Учитель ушел. Не сказал, когда вернется. Тут надо как-то обустраиваться. Не хочется, но надо. Обустраиваться и ждать. А эти нетерпенцы-хилиасты ждать не хотят. Ужо я вас! Я и сам не хочу. А надо! Надо!!!
Августин — термидорианец. Термидорианец поневоле. Типичный христианский термидорианец, ждущий обещанного не меньше любого хилиаста. Но — знающий, что надо ждать и надеяться. Надеяться и ждать. А эти хилиасты ждать не хотят! Им, вишь ты, сразу мировую революцию подавай. То бишь Тысячелетнее царство. Вот уж чем-чем Августин не занимается, так это монкизацией Нового Идеала, то бишь греческой реставрацией. Это Пиаме Павловне нужно, чтобы была предложена такая версия.
Августину же она чужда по очень многим причинам. Прежде всего, потому, что ему, в отличие от Пиамы Павловны, это даже в голову не приходит. Новое, которому он истово служит, накалено до предела. Оно абсолютно самодостаточно. Да, у этого Нового есть некие проблемы с самодооформлением. Но уж никак не с энтузиазмом! Если точнее, то с недостатком энтузиазма у этого Нового во времена Августина никаких проблем нет. Есть кое-какие проблемы с избытком энтузиазма, И это называется хилиазм. А если еще точнее, то проблемы — не с избытком конфессионального энтузиазма (какая конфессия от энтузиазма как такового откажется!), а с вектором этого энтузиазма и его тонкой структурой.
Сталина (в классически термидорианском понимании этой фигуры) беспокоит не избыток коммунистического энтузиазма, а то, что этот избыточный энтузиазм будет направлен на экспорт революции. А он хочет, чтобы тот же энтузиазм был направлен на стройки пятилеток. «Вот когда мы построим новую великую Россию, конечно же, коммунистическую, красную, — говорит он, — она сумеет осуществить мировую коммунистическую революцию». «Дудки, — отвечает Троцкий. — Ты когда построишь царство, земного монстра СССР, то тебе никакая революция и не понадобится. Ты со своей номенклатурой рассядешься на обычном державном троне, как белый царь. И все тут!»
Так кто же прав? Классический термидорианец не строит царство ради царства! Наполеон нес на штыках Новое в Европу и на этом сломался. Но Новое принёс! Сталин, по факту, донес свое Новое до Берлина. Если он хотел удушить коммунизм в объятиях, то он не термидорианец, а предатель Нового. Что, кстати, в точности является трактовкой Троцким личности Сталина. Но тогда зачем Ленин в Мавзолее и красные флаги над всей Восточной Европой? Из тяги к расширению царства? Странная тяга! Монк, как предатель кромвелевской Великой Новизны, просто ввез в Англию Карла II.
Сталин ни на йоту не осуществил ничего подобного. Он обратился к белым за поддержкой (очень скрытой!) в борьбе с Троцким. Он обратился к Старому, соединяя его с Новым для победы во Второй мировой войне. И, когда счеты с жизнью были кончены, улегся рядом с Учителем.
Троцкий обвинял Сталина в том, что он предатель замечательного дела революции.
Монкизаторы по сути солидаризируются с Троцким и говорят: «Да, Сталин — предатель дела революции. Но только дело революции ужасно, а не замечательно, как считал Троцкий. Сталин — это замечательный предатель ужасного дела революции».Ярославский наизнанку: «Да здравствует религия как замечательный опиум для ужасного народа, который без этого опиума будет революционизирован злодеями, обуреваемыми историческим беспокойством!»
Троцкий наизнанку: «Да здравствует Сталин как замечательный предатель ужасного дела революции! Как «возвратитель» в стойло ужасного народа, поддавшегося злодеям, обуреваемым этим самым историческим беспокойством!»
Если монкизация — это универсальная логика и даже грамматика, то постройте в этой логике высказывания по поводу Августина: «Да здравствует Блаженный Августин как замечательный предатель ужасного христианского дела! Как успокоитель, загнавший быдло, взбудораженное злодеями, в греческое стойло. Как победитель иудейского злого духа исторического беспокойства!»
Я передергиваю? Сгущаю краски? Или, может быть, описываю частный закономерный эксцесс? Большевизм был так ужасен, что обезумевшие от этого ужаса интеллектуалы, обжегшись на большевистском молоке, дуют на воду исторической страсти как таковой?
Советская цензура держала общество на голодной пайке. А в постсоветский период пища, может быть, и стала чуть-чуть обильнее, но регресс породил прискорбную ситуацию в духе русской поговорки «не в коня корм». В результате многие узловые темы, проработанные на Западе, оказались не освоены у нас вообще. Или же освоены весьма специфическим образом. К числу таких тем относится «всемирно-историческое значение и смысл Великой Французской буржуазной революции».
Обсуждение этой темы в СССР было свернуто сразу по ряду причин.
Во-первых, адресация большевиков к себе как к наследникам якобинцев была уделом раннего этапа… Ну, скажем, с 1903 до 1923 года… Не только Сталин, но и Ленин якобинским генезисом большевизма не слишком интересовались. Ленин сфокусировался на отечественных предтечах (Радищев, декабристы, революционные демократы, народовольцы). Сталин тем более в это не хотел углубляться. Ибо подобное углубление означало бы вступление в дискуссию с Троцким, который очень увлекался аналогиями между большевиками и якобинцами, сталинизмом и термидором.
Во-вторых, при таком подходе исчезала уникальность Великой Октябрьской социалистической революции. А советскому агитпропу (так быстро потом перековавшемуся в оголтело антисоветский) уникальность (беспрецедентность) Великого Октября казалась более выгодной, нежели построение каких-то там типологических соответствий, адресующих к прецедентам вообще, а уж буржуазным тем более.
В-третьих, критика революционизма и исторической страсти, осуществлявшаяся на Западе, была достаточно острой. А советский агитпроп не любил вступать в идеологические и уж тем более методологические бои с сильным противником…
Можно назвать и другие причины, но и названного достаточно. Мне же всего лишь надо установить, что не наши интеллектуалы, уйдя во внутреннее антикоммунистическое подполье, зачали монстра антиисторизма. Они лишь придали этому монстру особо уродливый и гротескный вид. Основные же стратагемы войны (и именно войны) с Революцией и исторической страстью как таковой — плод западной мысли. Оттачивавшей аргументацию не на большевистской, а на якобинской фактуре. И потому, что разбираться надо было со своими оппонентами, а не с какими-то там «дикими русскими». И потому, что «разборка» началась тогда, когда никто не придавал значения Марксу и пресловутому «призраку, бродящему по Европе». А Ленин еще не только не создал РСДРП(б), но и насчет того, что «мы пойдем другим путем», сказать не успел.