Исчезновение

Однажды, двадцать восьмого апреля некоего года, английский майор, Аугустус Б.Клиффорд, проводивший через те места батальон, разместил там на ночь свой штаб. Дом ему понравился. Восемью годами позже, когда Аугустуса Б.Клиффорда назначили консулом Канады во Франкфурте-на-Майне, он превратил Азенкур в свое семейное поместье и жил здесь по меньшей мере шесть месяцев в году. [148] Он немало заботился о благоустройстве поместья, проводя все работы с отменным вкусом; были приведены в порядок стены, была восстановлена крыша, все вымыли, вычистили, выдраили, вместо угля, от которого на всем оставался грязный налет, для отопления дома использовали исландский мазут, был разбит большой парк.

148

От Азенкура до Франкфурта-на-Майне не менее 400 км.

У Аугустуса Б.Клиффорда был сын. Отец назвал его Дугласом Хэйгом в честь британского фельдмаршала, возжелав внести таким образом свою лепту в сохранение памяти о Великом Солдате, под началом которого он сражался при Дуомоне. [149]

Очаровательный мальчуган Дуглас Хэйг, или скорее просто Хэйг – так всегда его звал отец, – вырос в Азенкуре. Все вокруг дрожало от веселого крика, когда он играл на лужайке в парке, взбирался на акацию, кормил в пруду карпа, которого не без труда приручил, давая ему хлеб, дождевых червей, слепней, шмелей и иногда шафран; карп появлялся, когда мальчик подходил к пруду и звал его: «Иона!»

149

Форт во Франции, в округе Верден, место ожесточенных боев в 1916 г.

У Хэйга было много друзей, которые большинстве своем жили в городке. Они занимались спортом: играли в футбол, регби. Организовывали забавные турниры по стрельбе из лука. Кружили по окрестностям. Затем няня разогревала густой шоколад, пекла эльзасский или фруктовый пирог. Угощали всех. В доме Аугустуса царили мир и покой. Можно было сказать, этот дом являл собой рай.

В восемнадцать лет Хэйг сдал экзамен на степень бакалавра. Затем нашел свое призвание: пение. Он пел, пожалуй, неважно, но занятие это ему нравилось. Более того, голос у него был. Он много работал над своим баритоном, потом поступил в Schola Cantorum, [150] где изучал композицию и развивал свой природный дар. Затем венгерский дирижер Ференц Фриксей обучил его основам церковного пения, а британский дирижер сэр Джорж Солти – каноническому пению, австрийцы Герберт фон Караян – тутти, [151] Йозеф Крипе – унисону. Сэр Адриан Булт [152] присутствовал на его прослушивании годом позже в Турине и Кариньяно. Хэйг исполнил сначала «Unto us a Child is born», затем мадригал итальянского драматурга-либреттиста Оттавио Ринуччини, а закончил тремя ариями из «Аиды». Одобрительный отзыв великого Адриана Булта, совершенно убежденного в том, что он не ошибся, выразился в итоге в рекомендательном письме последнего австрийскому дирижеру Карлу Бёму, который ставил в то время в городе Урбино оперу «Il dissoluto punito ossia II Don Giovanni». [153] Карл Бём пригласил Хэйга к себе, прослушал, нашел его голос достойным, хотя высокие ноты выходили у него иногда довольно размытыми; он предложил ему партию Командора, гарантировав в более-менее отдаленном будущем главную партию.

150

Школа Пения (лат.) – музыкальная школа, основанная в Париже в 1894 г. для воссоздания церковной музыки.

151

Исполнение музыкального произведения полным составом хора и оркестра; противоположность – соло.

152

Булт Адриан Седрик (1889–1983) – английский музыкант и дирижер, в течение шести десятилетий руководил крупнейшими симфоническими оркестрами Великобритании, обладал собственной манерой дирижирования.

153

Либретто итальянского драматурга-либреттиста Лоренцо да Понте (1749–1838), послужившее литературной основой для оперы Вольфганга Амадея Моцарта (1755–1791) «Дон Жуан».

Ведомый Карлом Бёмом, рукой уверенной и дружеской, мастерство Хэйг бурно прогрессировало. «Твой фортиссимо кажется, скорее, лангидо [154] », – говорил ему иногда Карл Бём. Или же: «Когда ты поешь „Altra brama quaggiu mi guido“, [155] будь строже: ты то воешь, то ревешь, а голос должно литься ровно». Но со временем Бём стал отмечать несомненные успехи своего нового баритона.

Однажды Хэйг, выходя из герцогского дворца Урбино, где он утром каждого третьего дня упражнялся в вокализах, подражая Карузо, столкнулся в коридоре с Ольгой Маврокордатос, певицей сопрано, исполнившей партию Анны. Он тотчас же воспылал к оперной диве сумасшедшей любовью, и она полюбила его не меньше; тремя днями позже в Сан-Марино, где Хэйг не без труда получил разрешение на заключение брака, они связали себя супружескими узами. Муниципальный чиновник произнес, зевая – дело шло к полуночи, – самую банальную речь. Но – утешение! – в черно-синей ночи на изумительно красивой паперти главной площади Сан-Марино можно было до самого утра слушать «Виртуозов из Рима», которые предлагали прохожим ригодоны, [156] мадригалы, арии, песни, рондо, [157] симфониетты.

154

Как бы изнемогая, томно (итал.).

155

Еще одно страстное желание меня ведет (итал.).

156

Старинный французский танец.

157

Старинная пьеса, в которой главная тема (рефрен) повторяется несколько раз и ей противопоставляются несколько побочных тем.

О очаровательное мгновенье! О мир! В ночи пела скрипка, чище соловья, затем контральто, затем пронзительный рожок Вобиха! Хэйг держал Ольгу за руку.

Да, дорогой читатель, ты, наверное, также хотел бы, чтобы на этом все и закончилось, Дуглас Хэйг Клиффорд сходится с Ольгой Маврокордатос; они живут в мире и любви – словом, счастлив их дружеский союз! У них будет десятка два с половиной детишек, и все они будут живы-здоровы.

Увы, нет! Слишком дерзкое желание! Не будет отпущения грехов. Всемогущий не одарит Дугласа Хэйга своим прощением. Проклятье, что преследует всех и всюду» посылает свой мрачный знак, который моя рука хотела бы углубить до бесконечности, исполнит здесь свой фатум. Смерть, что спустя три дня осуществит свое вторжение в Урбино, известит двадцатью годами позже об исчезновении Антона Вуаля, исчезновении Хассана Ибн Аббу…

Создавая статую убитого Командора, которая появляется, «Uomo di Sasso, Uomo bianco», [158] в конце «Dramma giocoso», [159] Карл Бём одел, или скорее замуровал, Хэйга в штукатурку под мрамор, в белый железный панцирь, блестящий, жесткий, в котором певец мог сделать лишь несколько шагов. В панцире было большое отверстие, которое, не заглушая голос окончательно, придавало ему глубокий тон, нравившийся Бёму. «В самом деле, – говорил он, – можно подумать, что мы слышим голос покойника, посылающего проклятья из-под земли, где он разлагается». Он был прав. Он даже не подозревал, насколько, он был прав. Ибо когда Хэйг был помещен в этот панцирь, который тут же заштукатурили и загипсовали, в самом прямом смысле замуровав драгоценный баритон, то обнаружили, что по неизвестной причине забыли оставить хоть какое-то отверстие, сквозь которое можно видеть или слышать. Засуетились, но слишком поздно. Настал тот момент, когда Дон Жуан заставляет своего слугу предложить Командору ужин. Хэйга втащили на постамент. Все шло не так уже и плохо. Но позже вмешался злой рок.

158

Человек из камня, белый человек (итал.).

159

Шутливая драма (итал.)– так назвал сам Моцарт свою оперу.

Всем известны слова, которыми заканчивается «Дон Жуан»:

– …Grido indiavolato [160] … – взвыл Дон Жуан.

А затем слуга:

– Ah signor… L'uom di Sasso… L'uomo bianco… Ah padron… Та-та-та…

Предполагалось, что Хэйг сделает в этом месте по меньшей мере восемь шагов и, появившись в тот момент, когда скрипки возвестят заключительный аккорд, скажет свои знаменитые слова: «Don Giovanni… m'invitasti», [161] a затем сделает несколько шагов, чтобы предстать перед публикой во всем величии своей каменной фигуры.

160

Дьявольский, одержимый крик (итал.).

161

Дон Джованни меня пригласил (итал.).

Но Хэйг вышел позже. Когда он подходил к Дон Жуану, слуга лепетал: «Ah Padron… Siam tutti morti…». [162] Хэйг перестал ориентироваться. Он появился перед зрителями. Впечатление было такое, что он потерял рассудок. Он шел наугад, покачиваясь, подобно роботу или мутанту. Внезапно он испустил громовое «ми». Затем его голос вдруг оборвался, он натолкнулся на стойку, оступился – и рухнул, прямой, как мачта, словно срубленный баобаб. Шум от падения был глухой, послышалось, как что-то треснуло. От балкона до амфитеатра, от райка до лоджий пронесся оглушительный крик. Удар был такой невиданной силы, что, подобно Шалтаю-Болтаю, свалившемуся со стены, у бедняги раскололся крепчайший панцирь. Сначала по всему саркофагу, в который был заключен несчастный баритон, от затылка до пяток, пробежала глубокая трещина, затем все увидели, как мгновенно покраснела незапятнанной белизны штукатурка. Брызнула алая кровь.

162

Они все мертвы (итал.).

Когда удалось с помощью долота, колуна и домкрата достать из панциря Хэйга, умирающее ядро человеческого плода, то увидели, что и по телу человека от затылка до пяток также пробежал мертвенно-бледный след. Позже произвели вскрытие. Но специалисты так и не смогли установить причину смерти…

Аугустус Б.Клиффорд присутствовал, инкогнито – позже узнали почему, – на премьере в Урбино. В первую же ночь после случившегося он проник в помещение больницы, где находилось тело покойного, укрытое белой простыней, и выкрал его, затем усадил его в свой автомобиль и, ведя машину с раннего утра до позднего вечера, навалившись на руль, словно сумасшедший на свою лошадку, он добрался наконец до Азенкура. Поговаривали, что он сжег тело сына, однако кажется более вероятным, что он захоронил его в углу парка, там, где, рассказывают, выросла вскоре густая белая трава, и контуры этой лужайки в общих чертах удивительно напоминали следующую картину: гарпун с тремя стрелами или же трехпалую руку, проклятый знак Лукавого, расписавшегося в нижней части рукописи, зачерненной Фостийоном. [163]

163

«Маленький Фауст», воплощение Дьявола.

Аугустус уединился в своем доме в Азенкуре. В городке поговаривали, что он не в своем уме. Вооружившись камнями, он отваживал от поместья каждого бродившего неподалеку мальчугана, каждого незваного гостя, позвонившего в дверь, каждого бродягу, который проходил мимо, прося милостыню, краюху хлеба или кров на ночь. Он возвел вокруг парка высоченную стену. Говорили, что ночью он баррикадировал все входы. К городок он больше никогда не ходил – лишь иногда там видели его служанку, приходившую купить ветчину или индейку. Но служанка говорила по-французски очень плохо. «Так что, Скво, – спрашивали у нее (в жилах этой женщины текла индейская кровь, поэтому ее так и звали), – твой хозяин все еще с головой не в ладах?»

– You son of a bitch, [164] дырка в заднице, – угощала местных простаков-острословов своим любимым ругательством Скво.

Этого для любопытных было достаточно: индианка изучала когда-то высокое искусство дзюдо. И тогда Скво иногда улыбалась и добавляла совсем уже другим тоном:

– Пока он кормит Иону, все в порядке.

Ибо все знали, что Аугустус продолжает выполнять обязанность, взятую некогда на себя Хэйгом. Ровно в полдень он подходил к пруду и подзывал карпа: «Иона, Иона!» Иона давно уже вырос, но по-прежнему, заслышав свое имя, появлялся у поверхности. Тогда Аугустус бросал ему хлеб, который карп проглатывал с удовольствием.

164

Ты сукин сын (англ.).