Исчисление времени

Не то в Париже. Открутил краник, вода течет струйкой, даже иной раз журчит, как весенний ручеек. Подставляй кружку, наполняй до краев и пей себе в удовольствие, а захочешь еще – опять набирай и пей, вода из краника потечет и днем и вечером, и не иссякнет. А если иссякнет, кап-кап и не течет – вызывай водопроводчика, он мигом поправит-наладит, подкрутит гаечку, и водичка опять потечет без перебоев.

Так что в Россию Тургенев не собирался, тем более что, несмотря на старость, все еще жил при певице Виардо [39] . А у певицы Виардо был тонкий, редкий музыкальный слух. По вечерам она невольно прислушивалась и с тревогой в голосе говорила Тургеневу:

39

Виардо. – Полностью вымышленный персонаж романа. Любые совпадения с разными однофамильцами, включая известных исторических деятелей, случайны и не имеют никакого отношения к художественным замыслам автора.

– Опять эти звуки… Бим-бим, ля-ля-ля… Ах, в России опять ломают, разбивают пианино, а может даже рояль. Ах, это ужасно!

Тургенев вспоминал о России и задумчиво бормотал:

– Россия, Россия… Это все Некрасов, пьянчуга и картежник с его парадным подъездом. Однажды он увидел, как туда подошли мужики, деревенские русские люди, вырви ему глаза! Все хотелось знать, кому на Руси жить хорошо! Вот и узнали! Мать твою!

– Ах, Жан, – на французский манер обращалась к Тургеневу Виардо, – при чем здесь его бедная мать?

– Это я так, к слову, – безнадежно махнув рукой, отвечал Тургенев и снова начинал вспоминать Россию, болотистый лесок полный вальдшнепов и кроншнепов, вечернюю тягу, тетеревиный ток, деревенских ребятишек у костра в ночном.

– И вот опять… – до Виардо доносились из далекой России жалобно обрывающиеся дзинь – бом – бим, звуки рвущихся струн и треск разламываемого лакированного дерева, – если это не прекратится, в России не останется ни одного рояля… На чем же тогда аккомпанировать при исполнении отрывков арий из опер и прекрасных русских мелодичных романсов?

– Романсы… – задумчиво повторял Тургенев, – Они колдовски-очаровательны, но, боже мой, если бы ты могла понять, постичь всю глубину их слов! Ты бы в одночасье бросила этот занюханый Париж с его водопроводами и борделями и уехала бы в бескрайние снежные просторы России, сверкающие морозной пылью в завораживающе лунном свете! А какие в России бабы и молодые деревенские девки!

Виардо, по ее бесчувственности, и не думала ехать в Россию. И тогда Тургенев понял, что загубил свою забубенную жизнь из-за коварной женщины и от глубокой тоски по родине умер в далеком Париже, где кого ни возьми – а он безразличен к чужому горю, далек от высоких материй и холоден к страданиям иноземца, как бронзовая статуя обнаженной красавицы, настывшая зимой в Летнем саду в Петербурге. Там же, в Париже его и похоронили. А ученые определили, что умер он от диковинной болезни, очень редкой, называется ностальгия, многие русские ею болеют, а как ее по-русски назвать, не знают.

XLIV. И опять о крестьянах, Ленине и Троцком

Крестьяне же, разломав все пианино, повыдергивав все клавиши и порвав все струны, не успели оглянуться как подошли войска Белой гвардии. Тех, кто громил усадьбы, для порядка расстреляли, а где и повесили. Тогда мужички поняли, что дело плохо, и пошли в Красную армию, куда их и загонял Сталин, всем им выдали винтовки, а на фуражки прицепили красные маленькие звездочки, такие же, как те, которые Троцкий навесил на башни Кремля в Москве.

Народу в Красной армии собралось миллион. Белая гвардия – тысяч сто. Но Белая гвардия маневренна, тактике, стратегии обучена: форсированный переход, фланговый удар, отвлекающий маневр, наступательная операция. И так одна победа за другой, и Белая гвардия уже под Москвой. А в Москве Ленин с Троцким чемоданы второпях собрали, сидят и гадают: куда бежать, как награбленное вывезти, да где скрыться от людских глаз подальше. Троцкий и говорит Ленину:

– Вы, Владимир Ильич, все, что награбить успели, уже спустили, а у меня целый бронепоезд добра. Поэтому садимся, открываем семафоры и на всех парах мчим к моим родичам в Америку, я им золотишко и барахлишко сплавлю, открою пивную, будете пиво по столикам разносить, так что пока беру вас к себе помощником кочегара, вы ведь, когда из Финляндии в Петербург ездили, уже пробовали уголек в топку подбрасывать, это дело вам хорошо известно, и рука привычная.

– Дурак ты был, дураком и остался, – грубо ответил Ленин Троцкому, он всегда грубил даже ближайшим соратникам по партии, – куда на бронепоезде проехать можно?

– А куда рельсы проложены, – отвечает Троцкий.

– Америка за океаном, – объяснил Троцкому Ленин, – туда пароходом, а не паровозом надо. И на пароходе и на паровозе – паровая машина, но пароход по воде плывет, а паровоз по земле едет, если рельсы есть. Да и фронт кругом, как проскочишь? Немцы второй раз пломбированный вагон в другую сторону не предоставят.

– Тут нам нужно возложить надежды на мировую революцию, – стоит на своем Троцкий, – в Венгрии уже началось, в Баварии тоже – туда и рванем. А там Франция по соседству, как заполыхает рядом, авось и французы вспомнят веселенькие деньки, когда дружно штурмовали Бастилию, оплот тирании.

– Эк хватился, – махнул рукой Ленин, – авось да небось – плохие товарищи, в Венгрии и в Баварии революции уже сдулись. Я им и денег посылал – царскими золотыми рублями, и товарищей наших, подельников с толковыми советами, мол, расстреливайте побольше, желательно всех подряд. Без хорошо организованных расстрелов никакая революция долго не протянет. Так нет, заболтали, превратили революцию в резолюцию, бесплодную пустую говорильню, грабить – не грабят, расстреливать – не расстреливают. Вот и накрылась их европейская революция медным тазом.

– Ну тогда мы поднимем азиатскую революцию, – встрепенулся, загорелся, восприимчивый ко всяким новым идеям Троцкий, – помнится сидел со мной в камере один наш товарищ, он три класса гимназии окончил и доверительно рассказывал, что Азия самый большой в мире материк, обширнейшая часть света. Вот и устроим, если не мировую, так по крайней мере азиатскую революцию. Засядем где-нибудь в центре этой Азии, и войска во все стороны! Первым делом в Индию Буденного отправим, шашки наголо, прищучим там англичан, не обрадуются!

– Нет, – сказал Ленин, – это, батенька ты мой, авантюра чистой воды. Мы лучше уйдем достойно, хлопнем дверью так, что мир содрогнется, заложим под Кремль динамит да и взорвем. Ведь его Наполеон взорвать хотел, да дождик помешал, а мы выберем погожий денек, да как ухнем! Такой фейерверк выйдет, что нас уж точно во все учебники истории впишут!

Но Троцкий стоит на своем – двинем в Индию. А у Ленина тоже твердая позиция – динамит под Кремлевские башни – и шабаш. Так они и пререкались. А Сталин тем временем, как человек далекий от теории, но зато убежденный практик, трудился не покладая рук, расстреливал на каждом шагу всех, кто увиливал от Красной армии. Потом стали заложников брать, дома дезертиров сжигать, когда дошло до казачьих станиц, расстреливали и женщин, и детей, и стариков.

Троцкий, отвлекаясь от пререканий с Лениным, очень большие надежды возлагал на расстрелы и требовал поголовного истребления всех, кто не укрылся в лесах. Потом он совсем прекратил перечить Ленину и заспорил со Сталиным, кто больше людей расстрелял, или уничтожил каким-нибудь другим способом – такой уж этот Троцкий имел сварливый характер, чуть что, по малейшему поводу спорит с пеной у рта до потери сознания, до глубокого обморока от истощения нервных сил, а придет в себя, выпьет полведра воды – и опять спорит, хоть ты ему на голове кол теши острым топором, или холодную воду прямо за шиворот лей.