Ищите женщину

"…После второй или третьей порции водка-сок приятель вдруг оборвал свои знойные речи и сообщил почти трезвым голосом: «А у меня сейчас этих баб до едрени фени! Хочешь, покажу?» Отчего не согласиться? «А в Париж на декаду хочешь с ними смотаться?» Ну это и по-трезвому-то из ряда вон! «Кончай травить!» А в ответ: «Я серьезно!» – и взгляд нормальный и без балды.

Валера и сам на шутки мастер. Так, чтоб погасить пустую тему, сказал, что у него и загранпаспорта-то нету. На что последовал немедленный ответ, что организовать его как два пальца… И через комиссию старых райкомовских пердунов проведут без возражений, было бы согласие. А чего не соглашаться? Ты меня разыгрываешь, а я – тебя. По рукам? Вдарили. Валера и не думал, чем должен будет потом заплатить за свое согласие.

Паспорт был готов через три дня – фантастика! А старперы, то есть комиссия райкома партии, фильтрующая выезжающих за границу в служебные командировки и на отдых и состоящая исключительно из «старых большевиков» – ветеранов партии, не удостоила ни единым вопросом, просто посмотрели внимательно и председатель махнул склеротической ладошкой: вали отсюда. Паспорт тоже вручали не в Союзе писателей, где сидел свой собственный заслуженный чекист, а почему-то в управлении торговли, которое находилось за спиной здания ЦК комсомола, в Большом Комсомольском переулке. Хитрый жук, нач. отдела кадров, взял у Валеры советский паспорт и выдал заграничный с категорическим указанием по возвращении сразу же, не теряя ни минуты, прибыть сюда для обратного обмена. И еще добавил одну многозначительную фразу, смысла которой Валера не понял: «Вы там сами прекрасно знаете, что нужно делать…»

А идея состояла в том, что Валере поручалась небольшая группа ответственных работников торговли столицы, которым выпала честь, в связи с победой в годовом соцсоревновании, получить поощрение горкома партии и Минторга за ударную работу в виде десятидневной туристической поездки во Францию – в Париж и еще пару других городов. Валера был представлен этой группе в качестве ответственного помощника руководителя делегации и переводчика, поскольку владел литературным французским в совершенстве. И помимо всего прочего был членом парткома секции переводчиков в московском отделении Союза писателей.

Группа действительно была что надо! Трое мужчин старше среднего возраста, деловитых и степенных, и дюжина баб – одна другой краше и настырней.

Приятель перед отлетом спросил: «Понравились? Тогда не теряйся, за границей этот кайф ощущается особенно остро, как в последний раз. Главное, чтоб они сами из-за тебя не передрались. А когда вернетесь, у меня к тебе будет одна личная просьба. Не бойся, без подвоха. Хочу поближе сойтись с одним твоим знакомым. Вы с ним приятели. А ты меня с ним как-нибудь сведи. Не возражаешь?» И возражать вроде не было причины, и соглашаться как-то не клево… Имелась все-таки какая-то подоплека. Но ведь ничего недостойного или противозаконного приятель и не предлагал – просто познакомить. Да и о стукачестве вопрос вообще не стоял. Зато – Париж!

А вот там не обошлось-таки без неприятностей. Хотя и не с Валерой. Во время экскурсии в какой-то суперторговый суперцентр одна из тертых российских барышень от прилавка вдруг, стоя посреди гигантского торгового зала, зарыдала в голос и ударилась в настоящую истерику. Припадок, обморок. Примчавшиеся врачи объяснили, что у нее, неподготовленной к встрече с западным миром с его реалиями, произошел вполне естественный нервный срыв. Вот такой диагноз. К сожалению, подобное случается, и чаще всего с советскими туристами. А чем лечить? Увы, способ оказался единственным: утром Валера вместе с руководителем делегации и сотрудником нашего посольства посадили все еще слабо рыдающую девицу в самолет «Аэрофлота» и попросили стюардессу приглядеть за ней, если что. Ей, правда, вкололи успокоительное, но кто знает, чем все это кончится. В Шереметьеве девушку встретили и сразу отвезли в больницу. Для поправки здоровья. Валера ее больше не видел. Однажды при случайной встрече спросил одного из «туристов», тот пожал плечами: потерял из виду.

Никаких конкретных замечаний Валера по возвращении не получил. Паспорт ему заменили в день прилета, приятель был по-прежнему любезен, правда, больше подобных поездок не предлагал. А может, причиной было то, что Валера, по его словам, ухитрился-таки «оторваться» с одной из особо отчаянных туристок и этот факт стал достоянием тех, кому это не удалось? Кому теперь интересно?…

Это все я вспомнил почему-то, глядя на холмистую голубую облачную равнину за стеклом иллюминатора и размышляя над тем, какой гигантский скачок совершило наше совковое сознание за полтора десятка лет. Я и сам уже побывал за границей, если таковой можно назвать Болгарию и Чехословакию. Ну получше, чем у нас, но, как заявила та бандерша, «Не ах!». Я не видел парижских и американских супермаркетов, но в обморок, полагаю, не хлопнусь при случае. Нас уже приучили, что есть другая жизнь, показали ее по телевизору, расписали в газетах и журналах. Мы даже дома отчасти попробовали ее на вкус. Мы – это ЕН, это – В, С, Р, Т и многие остальные мои знакомые, которые давно не удивляются при виде чужого изобилия. Это теперь американцам впору изумляться размаху отдельных «новых русских». А вот интересно, что думал об этом ИК, улетая из Пл. в Штаты, причем навсегда? Или ему тоже было в высшей степени на все наплевать? И как он мог отказаться от самого себя? Наверное, этот последний вопрос будет долго меня мучить…"

Турецкий понял, что речь наконец зашла об отце Вадима – Игоре Красновском, переправленном в Америку прямо из Пермлага. Впрочем, в конце семидесятых лагерей, как таковых, уже не было. Появились колонии. Это, скорее, свойство постаревшей памяти – ГУЛАГ, КАРЛАГ, Коми, Пермь, Мордовия… И несть им числа! А тунеядцев из Норильска, когда развернулась особо громкая борьба с ними – по всей стране отправляли, к примеру, на юг Красноярского края, поскольку на Севере содержать колонии было нерентабельно.

"И все– таки Штаты меня поразили… Другой мир, другие люди, другие лица и улыбки. Иные краски. И к ним приходится медленно привыкать, а то глазам тяжело. Всего слишком. И я -теряюсь. Это я-то! А ведь не смотреть прилетел, не на экскурсию по местам боевой и трудовой славы родного папаши! Не знаю, чего ожидать помимо приветливых улыбок, от которых тоже почему-то устаешь. Мы-то ведь не умеем так улыбаться! Поневоле чувствуешь ущербность. Злишься на себя, а злость скверный советчик. И еще: я не нахожу ничего общего между собой и теми, кого вчера встретил на Брайтоне. То ли они так ловко адаптировались, то ли, наоборот, «адаптировали под себя» Америку, но я не заметил ни у кого из них даже намека на какой-либо комплекс.

И еще я заметил: здесь не любят навязчивости. В России я б из собеседника душу вынул, а здесь подобные мои действия могут вступить в противоречие с законом.

Но все, кого я пока видел, это не те русские, которые мне нужны. Мне нужна подлинная эмиграция, люди идеи, духа, а не шмаги…"

Турецкий не сразу сообразил, о чем речь. Что за шмаги? Ба, да это ж у Островского в «Без вины виноватых» есть такой провинциальный хамовитый артист Шмага, от которого необходимо прятать столовое серебро и чье подлинное место – в буфете. Правильно, Шмага!

Бывая в Штатах, Александр Борисович и сам не раз встречал подобных чрезмерно бойких соотечественников, по которым американский обыватель охотно судит вообще о русских. Либо другая крайность: так называемая русская мафия, перед наглостью и бесцеремонностью которой бледнеют иной раз и выходцы из Сицилии. Но все это, конечно, шушера, пена.

И еще одно собственное наблюдение. Все-таки в Америке предпочтительнее иметь дело с американцами, а не с соотечественниками. Настоящих, так сказать, старого разлива, умных россиян осталось, к сожалению, не так уж и много, а последняя волна, за малым исключением, сплошь, как заметил Вадим, провинциальное хамье. Тут он прав…

"…Институт производит чрезвычайно странное впечатление…

…Мне представили М. Все мимоходом, имитация безумной занятости. Избегает встреч. Но мне уже известно, что, если Рюрик пожелает, мое положение в корне изменится: все без исключения кинутся оказывать помощь. А он не желает. Объяснения столь странному факту не нахожу. И это тем более непонятно, что при первой нашей, можно сказать, случайной встрече, Рюрик высказался об отце с глубочайшим пиететом…

…Два СС – ханурики. Оба хитрят изо всех сил, а хитрость их на рожах написана. Им очень надо знать, что известно мне, а я должен узнать известное им. То, что они знают даже больше, чем им полагается, несомненно.