Исход (часть 2)

Волновались, не отменят ли полета, не вывернется ли какой неожиданной помехи, потом за стеклом пронеслись сигнальные огни, и сразу по сторонам и вверху показались звезды, и еще через полчаса заснеженную землю совсем закрыли такие же белые холодные облака.

III Земля

1

Уже с весны сорок третьего года, как только чуть подсохла земля, немцы стали усиленно прощупывать Ржанские леса и с воздуха и на земле. В штаб Трофимова поступали тревожные сигналы о сосредоточении вокруг партизанских районов большого количества регулярных войск, и Трофимов приказал повсеместно усилить наблюдение.

На специальном заседании подпольного обкома в присутствии большинства командования партизанских отрядов и соединений Ржанщины был разработан и утвержден план совместных действий.

Если лежать на спине и глядеть вверх, не остается ничего, кроме голубой бесконечности, и кажется, что в ней тонешь, как в море. Шура никогда не видела моря, но представляла его себе вот таким синим, бездонным, бесконечным.

— Володя, а ты видел море?

Скворцов промолчал, она приподняла голову, поглядела на него, радостно улыбнулась. Скворцов сидел под деревом, хмурился и курил, покосившись в ее сторону, он недовольно отвернулся.

— Ты все злишься? — спросила она, опять опуская голову в высокую густую траву и стараясь ее не мять. Скворцов молчал, в душе он даже рад, что Шура с ним теперь рядом и не нужно о ней беспокоиться и скучать, что можно глядеть на нее и не считать секунды. В конце концов она такой же равноправный боец, как и другие, почему бы ей не пойти с ним на один пост? Мужское, гордость его была задета, она его не послушалась, она зло сказала, что пойдет с ним, и Скворцов до сих пор не может забыть усмешку Трофимова и веселый взгляд Кузина: у них не было оснований отказывать, тем более что бойцов осталось мало, каждый на счету. В глубине души он даже горд, что она настояла на своем, что ни говори, Скворцов был счастлив сейчас, он только с этой минуты перестал мучиться страхами за нее, ее присутствие делало его спокойным, уверенным. Он с удивлением подумал, что начинает привыкать к происходящему — война тоже работа, и только делать ее надо особенно хорошо, как можно лучше. Если бы вот только не Шура…

Он встал, чтобы не мешали кусты, и оглядел широкий лесной прогал; собственно, он не понимал, по какому признаку расставили здесь Трофимов с Кузиным посты, совершенная глушь. По ту сторону прогала белела сплошная стена берез, с той стороны удобней наблюдать: там выше и обзор лучше, но он боялся, что они будут слишком заметны на белом, ни встать, ни двинуться, они остались на этой стороне, где росли дуб, клен, редко осина и береза. Птицы, населявшие веселый зеленый лес, не нарушали тишины и покоя, они были необходимым дополнением в этой тишине, и Скворцов опять удивился, раньше он не замечал птиц, не слышал их. Да, тихо, очень тихо, такой тишины вообще не может быть без людей, только люди создают вот такую застывшую тишину. Но людей не было, не могло быть здесь, и еще раз быстро оглядевшись, он для верности переменил место и долго стоял, слушая.

Обойдя свой участок, он подошел и сел рядом с Шурой; не открывая глаз, она нашла его руку.

«Хороший у меня помощник, — подумал он любовно и насмешливо. — С таким все на свете прокараулишь». Он боролся с желанием лечь рядом с нею, закрыть глаза и заснуть, подставив лицо солнцу.

— Володя, — сказала она, — ты, наверное, меня презираешь?

— За что? — опешил он от неожиданности.

— За то, что я потащилась за тобой, всем на смех. Тебе это, наверное, неприятно.

— Перестань, — сказал он. — Все хорошо.

— Знаешь, я сама себя не понимаю, что со мной сделалось, — опять сказала Шура, все не открывая глаз и крепко держа руку Скворцова обеими руками. — Это какая-то дикость, так зависеть от чужого мужчины.

— Я тебе не чужой.

— Не чужой. Но что из того? Я все время о тебе думаю, даже когда сплю. Слушай, — она поднялась на локти, — слушай, Володя, как все будет дальше?

— Не знаю. — Солнце приятно прогревало веки, и ему лень было говорить.

— И я не знаю. Вот оттого, верно, мне и дико, что я ничего не знаю, что будет, и не боюсь. Ты, наверное, меня не поймешь, мужчина этого не поймет. Со мной каждую минуту что-то новое. Слушай, Володя, ты представлял себе жизнь, когда все окончится?

— Без тебя не представляю.

— И я тоже, но все равно, я часто думаю, как все будет, когда война кончится. Какие станут люди, наверное, только хорошие. Все плохое и злое в них выжжет война, нельзя будет, наверное, украсть или обругать другого. Люди такие богачи, те, что уцелеют и останутся жить. Мы с тобой останемся и проживем еще долго-долго, до самой старости. Два старичка Скворцовых.

Скворцов засмеялся ее словам, но его все не покидало ощущение тревожной тишины вокруг, плотно охватившей их со всех сторон, как панцирь. Звонкий ее голосок так не соответствовал мертвой, охватившей их тишине, ему хотелось чтобы она замолчала, и он не смел сказать ей этого, а она все говорила и говорила своим высоким голоском:

— Знаешь, до встречи с тобой я была такая трусиха, правда, я лыжница и плаваю хорошо, у меня первый разряд, но все равно я трусиха, мышей боюсь, и мокриц, и сороконожек. Ну, а как тебя встретила и мы с тобой… — она запнулась и решительно тряхнула своей мальчишеской челкой, — и мы с тобой полюбили друг друга, ну понимаешь, точно меня подменили. С Россоши, помнишь, точно меня заговорили. Конечно, война есть война, все может случиться, но если кого-нибудь из нас убьют, это будет такая несправедливость! Лучше вместе, сразу обоих! Я потому и на пост пришла. И всюду буду с тобой ходить, и в разведку, везде. Вера Глушова ведь ходит. Нет, ничего с нами не случится.

Голос Шуры предательски зазвенел, и у Скворцова снова тревожно дрогнуло сердце, он еще долго вслушивался в ее звенящий, режущий голос и боялся оборвать.

— Я только сейчас поняла, какая я стала сильная. С тобой я ничего не боюсь, я стала волевая, да? Знаешь, я только тебе признаюсь, я перед самой войной в парашютный кружок записалась и не пошла, струсила, так перед девчонками было стыдно. А сейчас прыгну, слышишь, только чтобы вместе.

— Ты себя плохо знала раньше, — сказал Скворцов, приподнимаясь, чтобы дотянуться до нее и поцеловать. — Тише! — прошептал он, слепо нашаривая возле себя автомат и низко пригибаясь, инстинктивно закрывая ее своим телом, он увидел бледное лицо Шуры: нельзя было брать ее на пост, сейчас он проклинал свою слабость.

Немцы (их было около тридцати человек) появились совершенно неожиданно, они шли медленно, цепочкой: очевидно определяя направление, один из них все поглядывал на солнце, на часы или на компас, и было непонятно, заблудились ли они или оказались здесь не случайно. «Вот тебе и глухое место, — подумал Скворцов. — Какого черта они здесь бродят?»

Он шепнул Шуре «держись рядом» и пополз за нею, немцы шли сбоку от них, по солнцу; под руками вминался глубокий мох, трава, мелкие перегнившие сучья; за густыми кустами и Скворцов и Шура встали и побежали, пока не оказались позади немцев.

— Вот черт, — сказал Скворцов. — Откуда их нанесло? Придется проследить, куда они направляются.

— А если они опять выйдут на отряд?

— Ты отползай понемногу, предупреди следующий пост. Только осторожней. Не бойся. Быстро.

Послышался сдавленный крик Шуры, и тотчас гулкая автоматная очередь всколыхнула лес, и Скворцов отпрянул в сторону, за сломанный высоко над землей ствол старой осины; это стреляла Шура, случайно повернувшись, она увидела еще трех или четырех немцев в десяти метрах от себя, вернее, она увидела одного, остальные двое или трое в стороне мелькнули и пропали, а высокий, молодой, с жилистыми голыми до локтей руками шел прямо на нее, и, прежде чем сообразить что-нибудь, она успела вскрикнуть и нажать гашетку автомата на пять или десять секунд раньше, и тот, молодой, с голыми до локтей руками упал.