Иштар Восходящая
Шрифт:
Лео Фробениус, немецкий антрополог, тот самый, что открыл для Пикассо африканское искусство и африканскую поэзию Эзре Паунду, взглянув как-то на глиняный горшок, произнес: «Если мы будем искать там, где было найдено это, мы найдем следы культуры со следующими семью чертами». Он перечислил эти черты; выводы его подтвердились полностью после проведенных в тех местах раскопок. Но это никакое не колдовство: Фробениус, основатель культурной морфологии, исходил из принципа, что племя, создавшее горшок такого типа, создаст и религию, и экономическую систему, и техники рыбной ловли и охоты, и сексуальную этику, демонстрирующие единую предрасположенность и внимание к определенным деталям.
Поэтому внимательный читатель, когда ему скажут, что женщины древнего Крита не скрывали под одеждой грудь, а, напротив, выставляли ее напоказ, уже сможет высказать несколько точных суждений относительно критской культуры. Фактически, критяне имели преобладающие оральные качества, включая поклонение богине-матери, сексуальную свободу и высокий статус женщины в обществе. Так же, тот факт, что обнаженная грудь, после вековых
Мы, конечно, не утверждаем, что простое обнажение сосков на публике приведет к пробуждению всех оральных качеств личности; социальность и причинность явлений вещи гораздо более сложные. (Китайская пословица: «Когда меняется музыка, то и городские стены сотрясаются» часто цитируется рок-музыкантами; она подразумевает не причинность, а то, что Юнг назвал синхронностью, подобно даосской философии в И Цзин. Китайские даосы замечали, что перемены в музыке и политике происходят одновременно, но даже не пытались сделать одно причиной другого; мнение, что причинно-следственная связь подходит для объяснения любых ситуаций, на самом деле исключительно западное, еще со времен Аристотеля). Как бы там ни было, любая часть кластера может быть рассмотрена как знак того, что и остальные косвенно имеют к ней отношение: крик петуха не служит причиной восхода, однако мы понимаем, что светает, услышав это кукареканье. Когда грудь исчезает почти до нуля, аналогично атрофируются и остальные оральные и материнские признаки; когда грудь освобождается, возвращаются и они.
Не случайно, самой любимой поэмой в среде американских интеллектуалов в 1920-х была «Бесплодная Земля» Томаса Элиота; символы ее более чем красноречиво относились к американским, а не к британским, реалиям того времени. Отказ от женской груди внушил Элиоту образы странствий в пустыне, жажды, неурожая в землях такого же бесплодного короля, бесплодия вообще. Самые известные из образов Элиота — «сирень из мертвой земли», «Повешенный», «Призрачный Город», «мертвец, похороненный в саду год назад», «скалы, вода и песок под ногами» — все они вращаются вокруг борьбы за выживание, выживание без материнского питания. Финальная часть, происходящая в горах (символа грудей, по Фрейду), дарит обещание долгожданного дождя и обновления. Если все другие поэты призывают мать-богиню в ее ипостаси музы, то Элиот взывает к ней как к кормилице. Но, прежде чем рассмотреть, как 1930-е начали отвечать этому призыву, нам нужно немного изучить исторический фон метафизики груди как таковой. Этому и будет посвящена следующая глава.
Глава 4. Метафизика груди
Кому: Иегова Яхве
Доставить: Отель «Небесный» (люкс #666), уровень высшего руководства, Рай.
Дорогой Бог:
Уведомляем, что настоящим надлежит освобождение вас от занимаемой должности творца по причине общей некомпетентности. Чек вам будет выслан. Прошу не ссылаться на меня. С уважением
Малаклипс Младший
9
Беркли, California, Rip-Off Press, 1970
Было замечено четкое сходство между словом, обозначающим материю в индоевропейских языках (лат. materium, фр. mattere и т. д.) и словами, означающими размер, измерение (фр. metre, англ. measure). Самое интересное, что обе эти группы слов связаны со словом мать (лат. mater, нем. mutter, фр. mere). Появление древнейшего календаря, или устройства для измерения времени, датируется примерно тридцатью тысячами лет до нашей эры, и представлял он собой женскую фигурку, на которой отмечался каждый двадцать восьмой день. Назначение этой фигурки до конца еще не выяснено, но вполне вероятно, что таким способом кроманьонские женщины пытались изобразить менструальный цикл, а, быть может, и помечали дни проведения ритуалов богини Луны. Так или иначе, мы можем сделать вывод, что космос в те далекие времена воспринимался как великая мать, дарующая жизнь всему живому на земле. Старые мудрые женщины (викки, от которых и произошло слово witches — ведьмы) были связаны с этой богиней-матерью незримыми крепкими узами. Не стоит, впрочем, считать эту богиню какой-то метафорой или идеей, она по-настоящему живая, и до сих пор индейцы обращаются к земле как к матери, трогательно веря в то, что когда-нибудь она сбросит с себя иго ненавистных белых людей, поработивших ее своей технократией. Древние римляне в свою очередь обозначили одно плотное скопление звезд на небе как Via Galactica, Дорога Молока, от него пошло наше привычное «Млечный Путь». Греки и римляне воспринимали этот феномен буквально, как молочный туман, пронизающий небеса и излитый из сосцов Геры, богини земли.
Фауст Гете дает нам классический пример тайны груди сквозь призму иного символизма:
Фауст:
Я видел яблоню во сне. На ветке полюбились мне Два спелых яблока в соку. Я влез за ними по суку.Молодая ведьма:
Вам Ева-мать внушила страсть Рвать яблоки в садах и красть. По эту сторону плетня Есть яблоки и у меня.Комментарий Фрейда к этому отрывку краток: «Нет никакого сомнения в том, что именно подразумевается под яблоней и яблоками». Забавно, что на сленге кокни под «славными яблочками» тоже имеются в виду крепкие круглые груди.
Некоторые читатели сейчас подумали об Эдемском Саду в этой связи, и они отчасти правы. Ученых всегда ставило в тупик, что и Ева и греческая богиня Эрис всегда ассоциировались с яблоками, и что яблоки сыграли в обоих случаях роковую роль. У евреев Ева съедает определенное яблоко (вообще-то, в Бытии упоминается некий абстрактный фрукт, но принято его всегда ассоциировать с яблоком) и Яхве, местный громовержец, обрушивает на неё и все человечество свое проклятие, руководствуясь не особенно благими помыслами. В греческом мифе Зевс наносит обиду Эрис, не пригласив ее на олимпийское пиршество, и она в отместку изготавливает золотое яблоко с надписью KALLISTI («Прекраснейшей») и вбрасывает его в пиршественную залу. Немедленно среди богинь начинается свара: каждая утверждает, что только она прекраснейшая из всех и достойна владеть яблоком; ссора продолжается до тех пор, пока и боги и земные мужчины не втягиваются в нее, что приводит в результате к Троянской войне. Эрис с тех пор носит имя богини хаоса, а золотое яблоко именуется яблоком раздора.
Черты сходства в обеих историях — активная роль женщины, наличие яблока, последовавшая цепь глобальных бедствий — убеждают нас в том, что оба мифа имеют одинаковое происхождение. Обратившись к солидному четырехтомному исследованию Джозефа Кемпбелла Маски Бога, мы найдем там подтверждение нашей правоты. Текст Книги Бытия на самом деле довольно поздний вариант гораздо более раннего мифа, измененный в соответствии с патриархальным характером религии Яхве. Ева была не человеком и женой Адама, но его матерью и богиней, и исход тоже был не трагичен, а триумфален — Адам сам стал богом, после того, как попробовал магический плод. (В нынешней Книге Бытия содержится только намек на это, когда Яхве нервно заявляет: «Узрите же того, кто стал наравне с богами и познал добро и зло»). Произошедшее, вероятно, можно считать психоделическим таинством вроде Элевсинских мистерий в Афинах, во время которых поглощалась специальная галлюциногенная пища, и через эти акты достигалось единение с богиней-матерью Деметрой. Ева и Эрис патриархальным культом были выставлены с самой неприглядной стороны, не в пример римской bona dea, благой богини земли, чье молоко заливает небеса с наступлением ночи, Изиды в Египте, Иштар в Вавилоне, покровительницы всего живого, полногрудой Венеры из Уиллендорфа — всех их, воплощающих в космических масштабах мечты младенца у материнской груди.
Богиня эта жива и поныне. Роберт Грейвс в книге Белая Богиня утверждает, что образ ее являлся всем поэтам, по крайней мере, во снах. Современные ведовские ковены все еще поклоняются ей, и я сам однажды присутствовал на одной очень красивой церемонии в Миннеаполисе, Миннесота и слышал, как призванная богиня вещала через главу ковена:
Вы должны быть свободны, и в знак того, что вы действительно свободны, обнажитесь и так служите обряды, пойте, танцуйте, празднуйте, веселитесь и любите. Тем вы почтите меня, ту, что сеет радость над землею; не верою своей, но жизнью почитайте меня и пребудет с вами покой невыразимый превыше смерти и экстаз богини. Ничего я не требую в жертву, ибо я матерь всего живого и любовь моя разлита щедро надо всею землею.
Религия эта, без сомнения, абсолютно оральна. Богиня выглядит явным воплощением груди глазами младенца, если бы грудь умела говорить, конечно. Доктор Вольфганг Ледерер выводит такую же идею сопоставления великой богини-матери с образом груди как таковой:
Ее груди, из-за которых вавилоняне прозвали ее «Матерью с плодородной грудью», никогда не иссякали … лишь изредка сокращались, стилизуя собой кольца или спирали, но чаще были вожделенно вздернуты, числом своим только умножая выразительность. Великая Диана Эфесская изображается обычно многогрудой — не менее 16 — равно как и мексиканская богиня агавы Майагуэль, у которой грудей было ровно 400. Функция их вполне очевидна, одна же из самых прекрасных и трогательных картин рисует нам ее с младенцем у груди, отчетливо вызывая в памяти Исиду с маленьким Гором и ее аналоги в Уре, доисторической Сардинии, Мексике, Перу или современной Африке, а также бесчисленные примеры девственниц с ребенком в христианском искусстве: здесь, особенно в период позднего средневековья, проявилась нежность и интимность изображения, некий синтез присущей животным заботливости и высокой духовности, утраченной сейчас при созерцании этих шедевров…
Более того, богиня, описываемая нами, была не просто человеческой матерью, кормящей человеческим молоком дитя из плоти и крови, но и не полностью божественной матерью с плотским либо божественным чадом: сосцы ее источали не молоко, но мед — в преданиях Палестины, страны молока и меда, где служительницы ее звались Melissai — «пчелы» — и где храмы ее были похожи на ульи. Эскимосы вообще верили в то, что груди богини рождают сонмище какой угодно рыбы. Она, таким образом, не только порождает жизнь, но и обеспечивает ее пропитанием, удовлетворяя ее нужды, и именно она, «Альма Матер» и величайшее из чудес, наполняет мудростью зрелых ученых мужей. Она, говоря короче, есть источник всякой пищи, и духовной и материальной.
Неудивительно ли поэтому, что она гордится своей грудью, естественно выставляя ее напоказ и предлагая каждому во всей полноте… [10]
10
Ледерер В. Страх женщины (New-York, Grune and Stratten, 1958)