Искатель. 1975. Выпуск №1

Крепкий до терпкости чай не позволил ему уснуть сразу. Невольно мысль Семена попыталась осознать всю глубину переживаний Дисанги, когда тот, не помнивший уже своих поражений охотник, промахнулся. Больше того, подставил под удар другого человека. И все это усугублялось сознанием собственной его, Дисанги, вины за неудачу молодых, когда он уж и советы, как оказалось, давать не может. А все существование Дисанги связано с добычей пищи и меха. Он не просто бил зверя, он творил охоту. Наверное, так же, как пишут картины и возводят уникальные здания, как создают скульптуры и музыку. Дисанги не ремесленник, он мастер. Встреча со зверем оказалась для него единственной в своем роде. Охота, как произведение, всегда первая и последняя. Семен мог судить о подобном по Федору, который был таким же охотником, поэтому инспектору удалось понять и Дисанги.

Удэгеец и Федор были плохими учителями. О Федоре он знал это по собственному опыту. Зимогоров не умел объяснить и раздражался, когда Семен спрашивал его заранее о намерениях, о тактике охоты.

— Придем — увидим, — хмурился Федор. — Нечего загадывать.

После дела Федор мог объяснить, почему поступал так или иначе, но наперед никогда. Семену приходилось прикладывать максимум старания, чтоб докопаться до истоков удачи или неудачи. Федор же, выслушав обобщение Шухова, наивно восклицал:

— А я тебе что говорил? То же самое! А ты два часа все понять не можешь. Ты же в своих делах тоже мало что наперед знаешь. Разве не так?

Возможно, отношения Дисанги с молодыми охотниками потому и не сложились, что у старика не хватало сил вести обучение по принципу: «Делай, как я». Это самый сложный, пожалуй, способ передачи знаний. Он требует от ученика не только желания обучаться, но и аналитического склада мышления, достаточной независимости в освоении опыта, а проще — ума.

И вот, оказавшись не способным более ни к обучению молодых, ни к самостоятельной охоте, Дисанги не хотел больше жить.

«Да и кто мог бы существовать с таким буреломом в душе! — подумал Семен. — И дело здесь не только в охотнике Дисанги. Жить без забот для человека, пожалуй, тяжелее, чем под их гнетом…»

Размышления если и не совсем успокоили, то по меньшей мере примирили Семена Васильевича с неожиданной для него близкой потерей проводника и помощника. Оставалось позаботиться о том, чтобы Дисанги хорошо отдохнул, и завтра они перешли бы через болото по старой тропе хунхузов. Инспектор выигрывал два дня пути, если не все три, по сравнению с обходом по оголовью сопок.

С первым светом они стали спускаться в широкую долину, которая отделяла их от Хребтовой.

Постепенно густой подлесок, переплетенный лианами лимонника и дикого винограда, окружил их плотным кольцом. Семену пришлось взять топорик, отвоевывать у чащи каждый метр пути.

Солнце поднялось высоко, и под густым пологом листвы меж травянистых кустов и кустов, похожих на травы, сделалось душно, парно. Комарье и мошка донимали немилосердно. Пот застил и щипал глаза, капли его противно ползли по спине. Вытирая лицо, Семен видел на руках густые следы размазанной крови.

Хотелось отдохнуть, но какая-то бешеная ярость охватила инспектора. Он с остервенением врубался в заросли, не давая себе передышки, пока ослабевшие пальцы не выпустили топора. Тогда Семен хватил воздух открытым ртом и долго отплевывался и откашливался от попавших в горло насекомых.

Едва отдышавшись, Семен поднял топор, чтоб с тем же упорством прорубаться и дальше, но вдруг Дисанги остановил его:

— Закраина. Шесты руби.

— Какой длины?

— Пять шагов.

Никакой закраины, начала болота Семен не заметил. Однако они не прошли и нескольких метров, как высокие деревья отступили, открылась кочковатая марь, поросшая кустами. Под ногами зачавкала топь. Рыжая вода сначала проступала постепенно и вдруг брызгала фонтанчиками.

— Не иди след в след, — сказал Дисанги. — Между моими ступай.

— Хорошо… — сказал сквозь зубы Семен. Темный рой гнуса облепил его. Лицо, шея, руки казались ошпаренными. Инспектор попробовал было стереть налипшую корку с лица рукавом, но только размазал кровь. Мошка облепила кожу еще гуще. И хотелось просто выть, потому что в таких скопищах кровососущих не действовали никакие патентованные средства, а дегтя из березовой коры они не приготовили, и это была его ошибка и недосмотр Дисанги. Старик страдал от гнуса, наверное, не меньше, но не подавал вида.

Сквозь выступившие слезы Семен не видел толком ничего и всю свою волю сосредоточил на том, чтобы не потерять в высокой траве следов Дисанги, не ступать в них и не уклоняться в сторону. Пытка гнусом словно парализовала мышцы, их сводила мучительная судорога, и стоило неимоверных усилий делать каждый шаг.

В искореженном призмами слез солнечном мире порхали будто фантастические листья бабочки, искрились цветы и сияли переплетения трав. Но все это было словно где-то в стороне, за пределами единственной реальности: расплывчатых и лучистых, казалось, вмятин от обуви Дисанги.

— Все… — будто издалека прозвучал голос удэгейца.

Но он продолжал идти, и за ним шел инспектор, ступая в междуследье.

— Брось шест, Семен.

Шухов не смог тотчас разжать рук. Покрытые темным налетом гнуса пальцы пришлось выворачивать, освобождая от лесины. Шест упал, а пальцы оставались скрюченными судорогой.

— Иди к ручью.

— Где вода? — спросил Семен.

Дисанги подошел к нему и пальцами сдернул наросты гнуса на его веках. Тогда Семен увидел веселую воду ручья, опустился на колени:

— Дисанги, сними фуражку…

Когда старик выполнил просьбу, Семен сунул руки и лицо в воду и замер от наслаждения. Он чувствовал, как в щемящем холоде тает саднящая боль, ослабевает напряжение мышц. Если бы не тупое ощущение удушья, которое заставило его поднять лицо и вздохнуть, сам Семен не решился бы оторваться от ручья.

Потом Семен умылся и невольно скосился в сторону Хребтовой. Господствующая вершина ее с белой поблескивающей макушкой была хорошо видна. Солнце заливало юго-западный склон. Вдруг инспектор уловил странный яркий просверк где-то на границе меж лесом и лысым оголовьем.

«Показалось? — спросил он себя и остановился. — Показалось, может быть… А если нет, то проблеск очень похож на сверканье линз бинокля. Что там — наблюдатель? Почему бы и нет?»

Настроение инспектора, и без того не очень бодрое, от пережитого за последние сутки испортилось еще больше. Семен оглядел в бинокль склон Хребтовой. Но сколько он ни ждал нового просверка стекол, отразивших солнечный свет, сопка, едва приметно подернутая синью десятикилометровой дали, была однотонно зелена и пустынна. Так и не убедившись окончательно, привиделся ли ему мгновенный блеск, инспектор ничего не сказал Дисанги. Тот лежал на нарах в древнем охотничьем балагане из корья, приземистой, обросшей мхом избенке, с плоской дерновой крышей.