Искатели сокровищ

— Что ты говоришь, глупышка? — спросила ее леди, и вид у нее снова стал вполне нормальный, и посмотрела на нас с любопытством. — Почему твой папа не любит, когда твоя мама получает письма — ну-ка, почему?

Алиса крикнула:

— Ах, вы! — заплакала и убеждала.

А я сказал:

— Потому что наша мама умерла — может быть теперь вы уйдете?

Леди посмотрела на меня, и лицо ее снова изменилось. Она сказала:

— Извини, пожалуйста, я ведь не знала. Забудь про это вино. Твоя сестренка, конечно, не имела в виду ничего плохого. — И она принялась оглядывать комнату точно так, как накануне это делал мясник. И она снова сказала: — Я ничего не знала — пожалуйста, извини меня.

И я сказал ей:

— Все в порядке, — и мы пожали друг другу руки, и она ушла. Конечно, после того, что она сказала об этом вине, мы не стали просить ее, сделать заказ, но я думаю, она не такая уж плохая тетка. Мне нравится, когда люди говорят «извините» раз уж они неправы, особенно, когда это делают взрослые, тем более что как раз извиняются они очень редко. Наверное, именно поэтому это так много значит для нас.

Но мы с Алисой расстроились на весь день, и когда я возвращался в гостиную, проводив леди, я увидел, насколько по-другому она выглядит теперь, чем когда мама была с нами, и насколько изменились мы сами, и папа тоже, и ничего не осталось по-прежнему. Хорошо, что я не вспоминаю об этом чересчур часто.

Я отыскал Алису и передал ей, что говорила леди, и когда она перестала реветь, мы убрали бутылку подальше и решили, что больше не будем предлагать это вино тем, кто к нам заходит. Другим мы ничего рассказывать не стали, просто сказали, что леди не захотела покупать это вино, а сами пошли в парк и посмотрели на солдат, а потом на Петрушку — и нам сильно полегчало.

Мы убрали бутылку так далеко, что она совсем запылилась и, может быть, она успела бы покрыться пылью столетий, но тут к нам завернул священник. Он зашел, когда никого из нас не было дома, и это был не наш пастор, мистер Бристоу, которого мы все любили (мы бы и не стали продавать этот херес человеку, который нам нравился, чтобы заработать на нем свои два фунта в неделю.) Это был какой-то посторонний священник, он спросил Элайзу, не хотят ли милые деточки заглянуть в его маленькую воскресную школу. Вообще-то воскресенье мы предпочитаем проводить с папой, но поскольку он оставил Элайзе свой адрес и очень просил нас прийти, мы решили зайти к нему и объяснить, как обстоит дело и заодно решили прихватить и херес.

— Я пойду, только если вы все пойдете, — заявили а Алиса, — и говорить с ним будете вы.

Дора сказала, что на ее взгляд, нам лучше вообще не ходить, но мы сказали «чушь», и в конце концов она согласилась пойти с нами, и это оказалось очень кстати.

Освальд сказал, что он готов взять все переговоры на себя, если другие не против, потому что он уже наизусть выучил эту инструкцию.

В субботу днем мы пришли к этому священнику и позвонили в дверь. Он жил в новеньком кирпичном домике, и в саду у него не было ни одного дерева, только газон и посыпанные гравием дорожки, все очень аккуратное и какое-то желтое, словно высохшее. В ту самую минуту, когда мы звонили в дверь, кто-то внутри крикнул «Джейн!», и нам показалось, что мы ни за что на свете не хотели бы быть на месте Джейн — что-то такое было в этом голосе, что заставило нас сразу же пожалеть эту Джейн.

Дверь отворила очень опрятная служанка, вся в черном, с белым фартучком. Сквозь стеклянную дверь мы видели, как она завязывает тесемочки фартука, проходя через холл. Глаза у нее были красные, и я подумал, что она и есть Джейн.

Мы спросили, можно ли нам поговорить с мистером Мэллоу.

Служанка сказала, что мистер Мэллоу работает над проповедью, но она узнает.

Освальд сказал:

— Он сам просил нас зайти.

Тогда она разрешила нам войти и захлопнула дверь, потом провела нас в очень уютный кабинет, где стоял шкаф, полный книг с черными переплетами и с белыми наклейками. Еще там висело несколько скучных картин, и стояла фисгармония. Мистер Мэллоу сидел за письменным столом и переписывал что-то из книги. Он был коротенький, толстенький и в очках.

Когда мы подошли к столу, он прикрыл чем-то свою рукопись — вот уж не знаю зачем. Кажется, он был чем-то рассержен, и мы услышали, как за дверью все тот же голос отчитывает Джейн, — оставалось только надеяться, что не из-за нас, но я в этом не был уверен.

— Ну, — сказал нам священник. — И в чем же дело?

— Вы просили нас зайти, — сказала Дора. — Это по поводу вашей маленькой воскресной школы. Мы Бэстейблы с Льюисхэм роуд.

— А — да-да, — пробормотал он. — Так что ж, вы придете завтра? — он принялся поигрывать ручкой и даже не предложил нам сесть, хотя некоторые из нас уселись и без приглашения.

— Мы всегда проводим воскресенье с папой, — объяснила ему Дора, — но мы хотим поблагодарить вас за то, что вы нас пригласили.

— И еще одну вещь мы хотели вам рассказать! — сказал Освальд и подал сигнал Алисе, чтобы она наливала херес в стакан. Она сделала это потихоньку за спиной Освальда, пока он говорил, и держала стакан наготове.

— У меня не так уж много времени, — произнес мистер Мэллоу, поглядывая на часы, — но что же делать, — он что-то еще пробормотал насчет своих овечек и сказал: — Поведайте мне, что тревожит вас, юноша, и я постараюсь оказать вам ту помощь, которая в моей власти. Так чего же вы хотите?

Тут Освальд быстро перехватил стакан из рук Алисы и протянул его священнику со словами:

— Я хочу знать, придется ли вам по вкусу вот это!

— Это? — переспросил тот. — А что это такое?

— Это образец, — пояснил Освальд, — Но тут вполне достаточно, чтобы распробовать. Алиса с перепугу налила почти полстакана.

— Образец? — повторил священник и взял у меня из рук стакан.

— Да, — продолжал Освальд. — Уникальная возможность. Редкий аромат и вкус.

— Очень похоже на бразильский орех, — вставила свое слово Алиса.

Викарий переводил взгляд с Алисы на Освальда и обратно, а Освальд вовсю излагал то, что он почерпнул из инструкции. Викарий все еще держал вино в вытянутой руке, подальше от себя, и Освальд боялся, что рука у него совсем застынет.

— Нигде вам не предложат такое качество за столь низкую цену. Старое доброе Амо — как его?

— Аморалио, — сказал Г. О.

— Аморозо, — подхватил Освальд. — Г. О., лучше помолчи. Кастилиан Аморозо — лучшее послеобеденное вино, подкрепляющее силы и…

— Вино?! — сказал мистер Мэллоу и ухитрился отодвинуть стакан еще дальше от себя. — Да знаете ли вы, — заговорил он очень густым и громким голосом (так он, наверное, выступает в церкви) — да знаете ли вы, что именно вино, и спиртное, и пиво — да, и пиво — вот что наполняет английский дом больными, несчастными детьми и деградирующими, жалости достойными родителями?!

— Ничего подобного — надо только положить в него побольше сахару, — уверенно сказала Алиса, — мы положили восемь кусков и хорошенько встряхнули бутылку. Мы попробовали по столовой ложке каждый, и никто пока не заболел. Правда, у Г. О. был понос, но это из-за каштанов, которых он наелся в парке.

Викарий просто онемел, но тут дверь распахнулась и вошла леди в белом чепце с отвратительным фиолетовым цветком на макушке. Она была высокая, тощая, но на вид очень сильная. Похоже, она подслушивала под дверью.

— Но почему вы принесли мне эту мерзостную жидкость, — завелся снова викарий. — Почему вы ставите это проклятие нашей страны на мой стол?!

— Потому что мы надеялись, что вы купите это вино, — ответила ему Дора (она никогда не умеет отступить вовремя). — В книгах викарий попивает свой старый портвейн, а по-моему, новый херес ничуть не хуже старого портвейна, особенно если в него положить сахару — для тех, конечно, кто любит херес. А ели бы вы заказали дюжину бутылок, мы бы заработали два шиллинга.