Искра и Тьма

— Спасибо.

— Не за что, — ответил Бальд и побрел к своим.

— Бальд!

— Да, княжна?

— А можно… можно мне поспать рядом с вами, на траве? Неподалеку от костра? А то… мне страшно.

— Да, конечно, княжна. Ложись, так будет, верно, лучше. Если тебе так удобней.

Малозаселенные Иссены, полные чудесных вересковых полей, остались позади, и отряд благополучно вступил в Воиградские земли. Иссенский шлях плавно перетек в Кринский тракт, хотя река, давшая название дороге, еще не показалась. Все чаще попадались на пути деревни-веси, а Крин, к которому они вышли после обеда, облепили села вплоть до горизонта. Венеги неприятно удивились: чем ближе столица, тем сильней беднел народ.

Нарядные избушки, хлебные поля, сказочные пейзажи сменились хмурой рекой. Чахлые избы местных крестьян казались мусором, выброшенным на берег. Поля пустовали. Большинство деревьев вырубили — вместо них красовался, по меткому выражению Злобы, лес пеньков — огромные территории разоренной земли и поросших непроходимым бурьяном пустошей. И все-таки здешний народ еще кое-как жил: ловил рыбу; ходил по грибы; сажал брюкву, репу, морковь; водил скотину.

Но то, что предстало их взору в пригородном районе, ошеломляло. Такой удручающей нищеты никто из венегов никогда не встречал, и это несмотря на многовековую вражду с жестокими степняками, не раз ввергавшими их в отчаянное положение.

Сплошная грязь, теснота; лачуги настолько шаткие и убогие, что там и жить-то казалось невозможным. Везде, куда ни кинь взгляд — «голытьба» (где-то, кажется, в Смокве, Искра уже слышала это слово). Дети, тощие куры и плешивые псы вместе копошились в грязи. Бедняки нахально лезли под копыта, просили еды и хныкали; воиградцы отгоняли их ударами кнута.

Наконец показался и сам Воиград. Он стоял на холме в устье двух рек — Крина и Лесной. От воды вверх по склону бежали темные массы домов и упирались в огороженный высоким белым забором великолепный, величественный Кремль. Здания Кремля горделиво вздымали ввысь свои острые грани; они соединялись парящими в воздухе мостиками, точно плывущими по ветру паутинками.

Искра не поверила своим глазам. Ослепительный блеск царской резиденции так отличался от остального, что она прямо спросила об этом Михалко. Воевода нахмурился.

— Не надо меня спрашивать, княжна, — непривычно сурово отрезал он. — Вот у великого князя и спросишь.

Пока они ехали по вконец обнищавшим пригородным поселениям, носившим соответствующее название Черная Жижа, Искра все время боялась кого-нибудь придавить. Ее соплеменники, поначалу вполне вежливые и осторожные, очень скоро, как и воиградцы, потеряли всякое терпение.

— Да что ж это такое?! — ворчал Злоба, расталкивая тупым концом копья нахальную голь. — Лезут ведь как муравьи! И не понимают, стервецы, по-человечески. Пошли вон! Пошли вон!!!

— Эти люди никому не нужны! — крикнул Михалко Горыне, стараясь перекричать всеобщий гвалт. — Со всех сторон нас окружают враги, явные и неявные: дубичи с запада, равногорцы с востока, иссенские вои с юга, а с севера накатывают банды или, как ты там говорил? орды?

— Да, орды.

— Орды алмарков, тремахов, дубичей и всякого сброда во главе с Военегом. Тем закон не писан — убивают просто ради удовольствия, а хитрец Вонька вертит ими как хотит.

— Так я не понял, — спросил Злоба. — Им что, нет ходу никуда, даже в Иссены? Она ж вроде как под Воиградом?

— Верно мыслишь, богатырь! Гонят голытьбу отовсюду, а иссенские — редкостный скот! Царю жопу лижут, но простой народ гонят кнутом!

— А Мечеслав?

— Сам увидишь! Да что там! Долгая история…

Дорога свернула и вышла на набережную, и здесь венежан ожидало очередное потрясение.

Вся береговая линия Крина (у Воиграда он был наиболее широк) и часть впадающей в него Лесной были запружены обломками кораблей самых разных мастей. Черные остовы ладей торчали даже на середине реки. Из прибрежного песка выглядывали, словно ребра, полусгнившие борта.

— Вот вам и лес пеньков! — саркастически заметил Злоба. — И тут тоже живут люди! Воистину, более жалкого края, чем это ваше княжество, воевода, не сыщешь!

Это замечание задело за живое многих воиградцев. Стемир стиснул зубы и подался вперед, но Михалко лишь горестно улыбнулся и промолчал.

Дальше потянулись мрачные столичные закоулки, полные питейных заведений, где ошивалось разнообразное отребье. Казармы, по большей части пустующие. Знаменитые марнийские бани. Окруженные крепкими стенами терема бояр. Замусоренные рынки и площади. Прилепившиеся к стенам Кремля белокаменные жилища зажиточных горожан.

У кремлевских ворот поджидал сам великий князь Мечеслав с семьей, боярами, священнослужителями и дружиной.

15. Я подарю тебе смерть

В ставку Мамата отряд, за которым понуро следовала джиргова дружина, прибыл ранним утром. Тумур с Шайтаном были уже там.

Мамат действительно был сухарем — долговязый, узкоплечий, нескладный, с уродливо выпирающим животиком, который он тщетно старался прикрыть широкой кольчугой: она висела на нем, словно лохмотья на чучеле. На брезгливо сморщившемся лице с впалыми щеками росла жидкая бороденка.

Старший сын Пурхана с достоинством поклонился кагану и пригласил в дом. Изменников (как он их назвал) ван велел разоружить и взять под стражу. После того как чаша с кумысом обошла присутствующих и все приветственные слова были сказаны, Мамат снова поклонился и спросил, молитвенно сложив перед собой руки:

— Чем могу быть полезен, повелитель?

— Я иду на Талгата. Собери всех, и как можно скорее. Времени мало.

Мамат, не оборачиваясь, щелкнул пальцами, и один из его приближенных тут же ушел.

— Что делать с изменниками? — с натянутой улыбкой спросил ван.

— Ты меня разочаровываешь, Мамат-гай, — надменно ответил Барх. — Что с ними делать? Неужели не знаешь?

— Но их так много… — пробормотал побледневший Мамат. — Семьсот прекрасных бойцов…

— Убей всех.

Мамат отшатнулся, как от пощечины, и с ужасом поглядел на кагана. Барх сидел неподвижно, лицо было непроницаемо. Мамат, хорошо знавший отца-шутника, растерялся — повелитель не шутил.

— Может, казнить часть? — нерешительно спросил он. — Только самых злостных и непримиримых, зачинщиков? — С лица вана впервые сошло выражение брезгливости.

— Возьми себя в руки! — проревел Барх. — Или ты знаешь, кто из них зачинщик? Главный зачинщик уже закопан! Соберись или пойдешь под топор вместе с ними!

— Нет…

— Пять дюжин… ладно, четыре, — смягчился Барх. — И пусть изменники сами выберут их. Казнить немедленно. Остальных вместе с семьями отдать в рабство.

Бедняга Мамат вышел из юрты пошатываясь, длинные пальцы то сжимались, то разжимались, и вообще, казалось, жили своей жизнью; продолговатое лицо, ставшее очень живым, попеременно отображало все обуревавшие вана чувства: страх, боль, решимость, шок…