Искра и Тьма
Шрифт:
Яростная отповедь потрясла Мечеслава. Несколько неимоверно тягостных минут длилось молчание. Затем он заговорил, сгорбившись, сжавшись:
— Я хорошо помню отца — строгого, мужественного. Почему-то именно тот его облик, в мои совсем уж младые годы, запомнился мне больше всего. Сколько мне исполнилось? Лет шесть, наверное. Тогда тут ничего не было, лишь груды камней — руины старого Кремля… и множество черноглазых марнийцев, неизменно сопровождавших отца. День и ночь он был поглощен начавшимся строительством, и я украдкой наблюдал за ним. Можно сказать, я влюбился в него — о, папа был моим кумиром!
— Зачем вы мне это рассказываете? — с нескрываемым отвращением спросила девушка.
— Не знаю. Может быть, потому, что всю сознательную жизнь я, сам того не понимая, унижался перед сильным человеком. Ха! Если подумать, бог, какой бы он ни был, уже наказал меня. Наказал и продолжает наказывать, а я… а я закрываю глаза на это. Удачи тебе, принцесса.
С этими словами Мечеслав удалился, и Искра, провожая его взглядом, ощутила, как тяжело ему быть великим князем.
И тогда она впервые почувствовала нечто, похожее на жалость — и даже больше, что очень испугало ее.
18. Грядет великий хаос
В небе кружило воронье. Барх остановил коня. Навстречу, поднимая пыль, мчались трое всадников.
— Подождем, что скажут разведчики, — произнес он.
Разведчики спешились и опустились на одно колено.
— Говорите, — велел он.
— Повелитель, — тяжело дыша, сказал самый старший на вид, — там, внизу, на поле, мертвецы. Все оно усеяно мертвецами, повелитель. Их никак не меньше пяти сотен, повелитель. Пять сотен, повелитель, кулак.
— Кто они?
Разведчик бросил взгляд на Аюна.
— Не могу точно сказать, повелитель, — ответил он. — Похоже, там наши, повелитель. Адраги.
— Говори все что знаешь! — потребовал каган.
— Э-э… Нам… показалось, повелитель, — нерешительно протянул разведчик, но затем, набравшись смелости, выпалил: — Да простит меня Небесный, нам показалось, что там люди Аюна, повелитель.
Все взоры обратились к Аюну, который тут же побледнел. Он рванулся было вперед, но Барх схватил за поводья его коня.
— Не горячись, Аюн-гай, — сказал он. — Они могут ошибаться. — Он повернулся к разведчику. — Ты!
— Слушаю, повелитель!
— Заметил еще что-нибудь?
— Ничего, повелитель. Мы тщательно исследовали все вокруг и… Даже не знаю, как сказать…
— Скажи все, сынок, — со змеиной улыбкой проговорил Берюк. — Весь вздор, что переполняет твою пустую башку. Она и так слишком долго держится на твоих плечах, хе-хе-хе!
— Помолчи, Берюк, — осадил его Барх и обратился к разведчику: — Говори! Не бойся!
— Никаких следов боя, повелитель, — торопливо заговорил разведчик. — И мертвые, повелитель… Но лучше вам все увидеть самим. И я клянусь, повелитель, это нечто ужасное. А если это не так, уважаемый Берюк-гай, то я сам перережу себе горло.
Чем ближе они подъезжали к тому месту, тем отчетливей
доносился странный запах — никто не мог подобрать подходящего сравнения.Вороны летали над полем, и ни одна не осмеливалась опуститься. Что-то пугало их. Это мог быть и запах. Его нельзя было назвать отвратительным. Скорее он был удушающим, каким-то затхлым, пыльным. Он напоминал что-то древнее, всеми забытое.
Барх остановился.
— Возможно, там мы увидим нечто такое… — начал он и умолк, подбирая нужное слово, при этом как-то странно поглядывая на Сумрак, будто тот причинял ему неудобство. — В общем, кто тверд сердцем, может идти со мной.
Послышались смешки и бравурные возгласы.
— Вы зря так, — сказал Барх. — Посмотрите — если даже птицы боятся того, что там есть, что говорить о нас?
— Но ведь разведчики не испугались? — сказал кто-то.
— Это было час назад, — ответил Барх. — За это время могло многое измениться.
В поле и правда находились люди Аюна. Вместе с его сыном. Видимо, они спешили соединиться с основными силами. Аюн окаменел.
Все пять сотен были словно живые. Такие живые, что казалось, стоит лишь помахать рукой, как они обернутся и возрадуются долгожданной встрече. Смерть — откуда бы она ни пришла — настигла их в момент привала. Вожди совещались, воины отдыхали, стреноженные кони паслись, часовые с копьями скакали по периметру лагеря — один из них стоял прямо перед Бархом и хмуро смотрел, казалось, в глаза каждому.
Они умерли мгновенно, и, несмотря на всю их кажущуюся одушевленность, никто ни секунды не сомневался, что они пали жертвами каких-то демонических сил.
— Он и убил их… — пробормотал каган.
— Кто? — спросил Берюк.
— Неважно. Нам надо покинуть это место, сейчас же.
Кто-то бросил в толпу мертвых изваяний камешек. И в этот миг время словно остановилось. Барх смотрел на летящий камешек с ужасом.
Камешек попал в одного из сидящих на земле воинов — голова того слетела с плеч, врезалась в соседа…
Оба рассыпались в мельчайшую пыль. Пыль потекла по долине, окутывая рушащиеся фигуры.
— Все прочь! — заорал Барх. — Бегите, иначе нам смерть!
В мгновение ока воинство развернулось и ринулось назад. Смертоносный прах уже взлетел на высоту птичьего полета. Кто-то в страхе закричал: «Вороны падают! Вороны падают замертво!»
Кочевники в панике покидали проклятое место. Все, кроме Аюна. Обезумевший ван и отец с истошным воплем развернул коня и помчался навстречу своей смерти, и никто не подумал его остановить.
Таинственная гибель дружины Ариока, сына Аюна, выбила из колеи видавших виды кочевников. Воины были напуганы. Одни говорили, что Небеса разгневаны, и призывали принести обильные жертвы великому Туджеми, другие — самые смелые — осторожно уговаривали присоединиться к Талгату, который, как известно, чтил предков и придерживался традиций. Не то что новый хан со своим демоническим мечом.
Вечером, на закате, Барх построил воинов.
— Я приказываю, — сказал он, медленно шествуя вдоль рядов, — выйти тем, кто проявил сегодня трусость. Тех трусов, что хотели переметнуться к Талгату. Я хочу умертвить их, дабы после никто не думал о нем как о спасителе. Я так сказал.