Искра жизни (перевод М. Рудницкий)

Им еще дважды пришлось поворачивать в объезд. В одном месте бомба попала в мебельный магазин. Переднюю стену дома как отрезало, часть мебели все еще красовалась на этажах, остальное рухнуло вниз, на мостовую, и сейчас горело. В другом месте угодило в парикмахерский салон, перед которым валялись восковые манекены, — их оплавленные лица сморщились в жутковатые гримасы.

Наконец машина свернула на улицу Либиха. Нойбауэр высунулся из окна. Вот он — его дом! И палисадник! Терракотовый карлик и красная фарфоровая такса на газоне! Все невредимо! Даже все окна целы! Спазм в желудке сразу разжался. «Повезло! — подумал он. — Чертовски, сказочно повезло! То есть вообще-то все как надо». Почему именно с ним должно было что-то случиться?

Он повесил фуражку на вешалку из оленьих рогов и прошел в гостиную.

— Сельма? Фрея? Эй, где вы там?

Никто не ответил. Нойбауэр протопал к окну и распахнул его. В саду за домом работали двое пленных русских. Они на миг подняли головы и тут же принялись усердно копать дальше.

— Эй, вы там! Большевики!

Один из русских прервал работу.

— Семья моя где? — крикнул Нойбауэр.

Пленный что-то ответил ему по-русски.

— Брось ты свою тарабарщину, идиот! Ты немецкий язык понимаешь? Или спуститься и самому тебя научить?

Русский напряженно смотрел на него, явно стараясь понять.

— Ваша супруга в подвале, — раздалось вдруг за спиной Нойбауэра.

Он обернулся. Это была их служанка.

— В подвале? Ах да, ну, конечно. А где были вы?

— На улице, я только на минутку выскочила. — Девушка стояла в дверях, лицо ее раскраснелось, глаза блестели, будто она только что со свадьбы. — Говорят, больше сотни убитых, — выпалила она. — На вокзале, на медном заводе, в церкви…

— Тихо! — прикрикнул на нее Нойбауэр. — Кто говорит?

— Ну, люди, на улице…

— Кто именно? — Нойбауэр шагнул к ней. — Провокационные слухи! Кто распускает, я спрашиваю?!

Девушка отпрянула.

— На улице. Не я. Кто-то. Все говорят.

— Изменники! Отребье! — Нойбауэр бушевал. Наконец-то он мог сбросить накопившееся напряжение. — Бандиты! Скоты! Нытики! А вы? Что вам на улице понадобилось?

— Мне… Да ничего.

— Покинули свой пост, да? Чтобы сеять панику и разносить вредные слухи? Ну ничего, мы с вами разберемся! И все проверим. Чертовски тщательно проверим! А теперь марш на кухню!

Девушка выбежала вон. Нойбауэр, пыхтя, закрыл окно. «Обошлось, — думал он. — Они всего лишь в подвале, ну, конечно. Давно бы и сам мог догадаться».

Он достал сигару и закурил. Потом одернул на себе китель, выкатил грудь колесом, глянул в зеркало и отправился вниз.

Его жена и дочь, тесно прижавшись друг к другу, сидели на кушетке у стены. Над их головами в массивной золоченой раме переливался многоцветными красками портрет фюрера.

Подвал был построен в 1940 году под бомбоубежище. В ту пору Нойбауэр затеял строительство исключительно из соображений престижа — считалось, что истинные патриоты должны в этом деле показать пример. Да и кто тогда мог всерьез предположить, что Германия подвергнется бомбардировкам? Ведь сам Геринг заявил: воздушный флот рейха не пропустит ни одного вражеского самолета, а если пропустит, пусть его, Геринга, величают тогда хоть Майером, хоть Шмидтом, хоть чайником, — и всякий честный немец вправе был полагаться на это заверение. А теперь вон как все обернулось. Типичный пример коварства жидов и плутократов — прикидываться слабаками, преуменьшая свои истинные силы.

— Бруно! — Сельма Нойбауэр медленно поднялась с кушетки, начиная всхлипывать.

Это была толстая блондинка в розовом, цвета лососины, халате французского шелка, отороченном кружевами. Халат этот Нойбауэр привез ей в 1941 году из Парижа, где был в отпуске. Ее жирные щеки тряслись, маленький рот тщетно пытался прожевать слова.

— Все уже кончилось, Сельма. Только успокойся.

— Кончилось? — Она все еще пережевывала слова, будто огромные клецки. — На… надолго ли?

— Навсегда. Они улетели. Налет отражен. Они больше не вернутся.

Сельма Нойбауэр лихорадочно стянула полы халата на своей пышной груди.

— Кто тебе это сказал, Бруно? Откуда тебе это известно?

— Да мы по крайней мере половину из них сбили. Они теперь крепко подумают, прежде чем прилететь снова.

— Откуда тебе это известно?

— Известно, и все. Сегодня-то они застигли нас врасплох. Но уж в другой раз мы их совсем по-другому встретим.

Рот жены вдруг прекратил жевать.

— Это все? — спросила она. — Это все, что ты можешь нам сказать?

Нойбауэр понимал, конечно, что несет полную околесицу.

— Разве этого недостаточно? — спросил он в ответ, слегка повышая голос.

Жена смотрела на него в упор. Ее светло-голубые водянистые глаза глядели тяжело и неподвижно.

— Нет! — завизжала она вдруг. — Этого недостаточно! Все это чушь, и ничего больше! Чего нам только не обещали? Сперва нас уверяют, будто мы настолько сильны, что ни один вражеский самолет не появится в небе Германии — а они все-таки появляются. Тогда говорят — они больше не вернутся, потому что мы отныне будем их сбивать прямо над границей, — а вместо этого их прилетает в десять раз больше, и воздушную тревогу объявляют каждый день. И вот в довершение всего они уже бросают бомбы прямо на нас, а ты приходишь как ни в чем не бывало и заявляешь: они больше не прилетят, в следующий раз мы им покажем! Сам посуди, нормальный человек может этому верить?

— Сельма! — Нойбауэр невольно бросил взгляд на портрет фюрера. Потом подскочил к двери и захлопнул ее. — Черт подери! Возьми себя в руки! — зашипел он. — Ты что, погубить нас всех хочешь? С ума сошла так орать?

Он подошел к ней вплотную. Над ее толстыми плечами фюрер по-прежнему устремлял свой отважный взор на ландшафты Берхтесгадена. [2] На секунду Нойбауэр и вправду готов был поверить, что вождь все слышал.

Но Сельма на вождя не смотрела.

— С ума сошла? — визжала она. — Кто сошел с ума? Я? Нет уж, дудки. Как замечательно мы жили до войны! А теперь что? Что теперь? Еще неизвестно, кто сошел с ума.

2

Курортный район в Альпах, над которым располагалась знаменитая резиденция Гитлера — Орлиное Гнездо.

Нойбауэр обеими руками схватил ее за плечи и стал трясти так, что только голова болталась. Волосы у нее распустились, гребешки и заколки полетели на пол, она поперхнулась и закашлялась. Наконец он ее выпустил. Она мешком повалилась на кушетку.

— Что на нее нашло? — спросил он дочь.

— Да ничего особенного. Просто переволновалась.

— Но почему? Ничего ведь не случилось.

— Ничего не случилось! — снова взвилась жена. — С тобой — то, конечно, там, наверху! А мы здесь, одни…

— Тихо, черт возьми! Не ори так! Я не для того пятнадцать лет оттрубил, чтобы ты своим визгом все мне порушила. Думаешь, мало охотников на мое место зарятся?

— Это первая бомбежка, папа, — невозмутимо заметила Фрея Нойбауэр. — До этого ведь только воздушные тревоги были. Мама привыкнет.

— Первая? Конечно, первая, какая же еще! Радоваться надо, что раньше ничего не случилось, а не устраивать дурацкий крик.

— Мама нервная очень. Но ничего, привыкнет.

— Нервная? — Спокойствие дочери как-то сбивало Нойбауэра с толку. — А кто не нервный? Может, думаешь, у меня нервы железные? Но надо держать себя в руках. Иначе знаешь, что может быть?