Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса]

— Я получил распоряжение… — начал Нойбауер. — Вот, прочтите-ка эту бумагу.

Вебер читал очень медленно. Нойбауер нетерпеливо заерзал в кресле:

— В конце ничего интересного! Обратите внимание на тот пункт, в котором говорится о политических заключенных. Сколько их у нас примерно еще осталось?

Вебер положил листок бумаги обратно. Он мягко скользнул по полированной крышке стола и ткнулся в маленькую стеклянную вазу с фиалками.

— Я сейчас не могу сказать точно… Примерно половина всех заключенных. Может, чуть больше, а может чуть меньше. Все с красными нашивками. Не считая, конечно, иностранцев. Остальные — это уголовники, педерасты, свидетели Иеговы и прочая шваль.

Нойбауер недоуменно поднял глаза. Он не мог понять, придуривается Вебер или действительно не понимает, чего он от него хочет. По лицу его он ничего не мог определить.

— Я не об этом. Не все же, у кого красные нашивки, — политические! Те, о которых говорится в этой бумаге.

— Разумеется, нет. Красная нашивка — это условная классификация, это всего лишь общий признак. Сюда входили и евреи, и католики, и демократы, и социал-демократы, и коммунисты, и еще черт знает кто.

Нойбауер все это прекрасно знал. «Кого он собрался учить — на десятом году существования лагеря?..» — раздраженно подумал он. В нем шевельнулось подозрение, что его подчиненный опять потешается над ним.

— Как обстоит дело с настоящими политическими? — спросил он как ни в чем не бывало.

— Это почти все коммунисты.

— И что, это можно точно установить?

— Довольно точно. Все это указано в документах.

— А кроме этого? Есть у нас еще какие-нибудь важные политические заключенные?

— Я могу сказать своим людям, чтобы покопались в бумагах. Думаю, у нас найдутся еще какие-нибудь газетчики, социал-демократы и демократы.

Нойбауер подул перед собой, отгоняя дым своего «партагаса». Удивительно — как быстро все-таки сигара успокаивает и настраивает на оптимистический лад!

— Хорошо, — произнес он ласково-дружелюбно. — Давайте так и сделаем: для начала выясните все как следует. Пусть хорошенько прочешут списки. А там уж мы посмотрим… сколько людей нам нужно для отчета… Как вы считаете?

— Конечно.

— Время терпит. Нам дают на это приблизительно две недели. По-моему, вполне достаточно, чтобы все расставить по своим местам, а?

— Конечно.

— Кое о чем можно доложить, так сказать, авансом. Я имею в виду — о том, что все равно, сегодня или завтра, должно случиться… кроме того, не обязательно включать в рапорт тех, кого в ближайшие дни придется оформить как выбывших. Лишняя работа. Да и лишние вопросы нам ни к чему.

— Конечно.

— Я не думаю, что у нас окажется слишком много людей, о которых говорится в бумаге. Я имею в виду — так много, что это могло бы привлечь внимание…

— Можно сделать, что их вообще не окажется, — спокойно произнес Вебер.

Он знал, что имеет в виду Нойбауер, а Нойбауер знал, что Вебер его понимает.

— Но, разумеется, аккуратно, — сказал он. — Это надо сделать очень аккуратно, не привлекая внимание… Но тут я полагаюсь на ваш опыт.

Нойбауер встал и поковырялся разогнутой канцелярской скрепкой в своей сигаре: он слишком торопливо откусил кончик, — и теперь сигара не тянулась. Никогда нельзя откусывать кончик у хороших сигар. Надо либо осторожно отломить, либо отрезать его острым ножичком.

— А как у нас обстоят дела с работой? Есть чем занять людей?

— Медный завод основательно пострадал во время бомбежки. Часть людей занята там на расчистке. Остальные команды работают, как раньше.

— На расчистке? Неплохая идея. — Сигара опять курилась нормально. — Мы говорили сегодня с Дитцем об этом. Расчищать улицы, сносить разрушенные дома — городу нужны сотни рабочих рук. Положение чрезвычайное, а у нас — самая дешевая рабочая сила. Дитц не возражает. Я тоже. Почему бы и нет, верно?

— Конечно.

Нойбауер подошел к окну.

— Еще пришел запрос насчет наших запасов продовольствия. Нам рекомендуют экономить. Как это можно сделать?

— Выдавать меньше продуктов, — лаконично ответил Вебер.

— Да, но это возможно только до известных пределов; если люди начнут валиться с ног, они не смогут и работать.

— Можно сэкономить на Малом лагере. Он битком набит нахлебниками, от которых нет никакой пользы. Тому, кто умирает, уже не нужна пища.

Нойбауер кивнул.

— И все же… Вы знаете мое правило: гуманность, пока позволяет обстановка. Конечно, если обстановка не позволяет — тут уж ничего не поделаешь, приказ есть приказ.

Они теперь уже оба стояли у окна и курили. Их спокойный, неспешный разговор напоминал деловую беседу двух честных торговцев скотом на бойне. За окном, на грядках, со всех сторон окружавших дом коменданта, работали заключенные.

— Я велел посадить по бокам ирисы и нарциссы, — сказал Нойбауер. — Желтый и синий цвет — прекрасное сочетание.

— Да, — ответил Вебер без энтузиазма.

Нойбауер рассмеялся:

— Да вам это, наверное, совсем не интересно, а?

— Честно говоря, не очень. Я люблю кегли.

— Тоже хорошо. — Нойбауер несколько секунд молча наблюдал, как работают заключенные. — А чем занимается наш оркестр? По-моему, эти друзья совсем разленились.

— Они встречают и провожают рабочие команды и играют два раза в неделю после обеда.

— После обеда рабочие команды их все равно не слышат. Распорядитесь-ка, чтобы они играли еще один час после вечерней поверки. Это пойдет людям на пользу. Это их отвлечет. Особенно, когда мы снизим нормы питания…

— Хорошо. Я распоряжусь, чтобы они играли после вечерней поверки.

— Ну вот, пожалуй, и все, что мне хотелось обсудить с вами. Я рад, что мы так хорошо понимаем друг друга.

Нойбауер вернулся к столу, выдвинул нижний ящик и достал из него маленькую коробочку.

— А на прощание, дорогой Вебер, разрешите мне преподнести вам маленький сюрприз. Вот — только сегодня прислали. Думаю, вам будет приятно.

Вебер открыл коробочку. В ней лежал орден «За боевые заслуги».

Нойбауер с удивлением заметил, что Вебер покраснел. Этого он ожидал меньше всего.

— А вот удостоверение к нему. Вы давно уже заслужили это. Мы ведь с вами в каком-то смысле тоже на фронте. И прошу вас, ни слова больше об этом. — Он протянул Веберу руку. — Суровые времена. Мы должны выстоять.

Вебер ушел. Нойбауер покачал головой. Результат этого маленького фокуса с орденом превзошел все ожидания. Все-таки что бы там ни говорили — у каждого есть свое слабое место. Он постоял некоторое время в раздумье перед большой пестрой картой Европы, висевшей напротив портрета Гитлера. Расположение флажков на ней уже не соответствовало действительности. Они все еще находились в глубине России. Нойбауер из суеверия не передвинул их обратно, надеясь, что рано или поздно они вновь станут объективным отражением успехов германского вермахта. Он вздохнул, подошел к столу и, взяв в руки вазу с фиалками, втянул в себя их сладкий аромат. Неясная мысль скользнула по поверхности его сознания. «Вот что такое — мы, лучшие из нас!.. — подумал он, глубоко растроганный. — Для всего есть место в нашей душе. Железная дисциплина в исторические минуты — и в то же время глубокие, трепетные сердца. Фюрер со своей любовью к детям. Геринг, друг животных… — Он еще раз вдохнул аромат цветов. — Я, разом лишившийся ста тридцати тысяч марок, не только не пал духом, но еще и сохранил способность чувствовать прекрасное! Не-ет, нас голыми руками не возьмешь!.. Кстати, с оркестром это я очень даже недурно придумал. Как раз сегодня вечером приезжают Сельма с Фрейей. Это будет сногсшибательный эффект.»