Искра

Гатон и близнецы изумлённо воззрились на неё.

– Он мой грозовой зверь, – повторила Мина. – Нам суждено быть вместе. – Казалось, её щеки сейчас загорятся. Она ненавидела публичные выступления и быть в центре внимания.

– Искорка? – спросила Ринна.

– Да. Он моя Искорка, – сказала Мина. – Мам, пап, ничего не надо исправлять. Пиксит вылупился, и мы теперь навеки связаны. – Она старалась говорить твёрдо, как мама, когда напоминала им об обязанностях по хозяйству. Мине не хотелось спорить. «А я и не спорю. Я просто говорю как есть. Он вылупился – конец истории. Он принадлежит мне, а я ему».

Теперь уже и мама с папой уставились на Мину, и ей захотелось провалиться под землю. Она совсем не так представляла себе этот момент. Её семья должна радоваться за неё. Её грозовой зверь вылупился! Как ей хотелось найти правильные слова, чтобы убедить их, что всё хорошо!

– Мина, дорогая, мы просто не хотим, чтобы ты огорчалась, – сказал папа.

Почему они её не слушают?

– Но я не… – Договорить она не успела. Ринна, не понимающая, что происходит, но видящая, как все расстроены, зарыдала:

– Я не хочу, чтобы Мина грустила! Если ей грустно, мне тоже грустно!

Беон немедленно к ней присоединился. По его щекам покатились крупные слёзы, и он заорал ещё громче сестры, хотя, казалось бы, куда громче. Пиксит на коленях Мины дёрнулся.

«Громко».

«Прости», – извинилась Мина.

«Я им не нравлюсь?»

«Они тебя не знают. Ты застал их врасплох, вот и всё».

«А тебе я нравлюсь?» Он был таким несчастным!

Словом «нравлюсь» никак нельзя описать всё, что чувствовала Мина. Они с Пикситом были связаны чем-то намного крепче, чем нить от воздушного змея. Казалось, она была знакома с ним всю жизнь, хотя на деле – считаные минуты. «Да, – ответила она, постаравшись вложить в это слово всю свою любовь. – Но одним «нравлюсь» или «люблю» тут не обойдёшься. Мы принадлежим друг другу. Как две половинки целого».

Он замурлыкал, глядя на неё широко открытыми глазами. Белые зигзаги в их радужках мерцали как молнии.

Мина подняла голову, переключив внимание на незатихающие дебаты.

– …отправим почтовый шар в столицу, пусть они разбираются. Наверняка это не первый такой случай, – говорила мама. – Уверена, были и другие дети, чьи звери им не подходили. Это не наша вина, что яйцо оказалось с браком, нас не за что наказывать. Пусть чей-то другой ребёнок подвергает себя опасности, резвясь в грозовых тучах далеко от дома. Но только не мой.

Мина уставилась на нее разинув рот. Сообщение в столицу! Но она хотела всего этого! Хотела тренироваться и стать стражем – она мечтала об этом всю жизнь! Может, она не видела себя со зверем молнии – но какое это имеет значение? Они с Пикситом одно целое! Им предстоит изменить мир к лучшему!

«Мама и папа думают, что знают, что для меня лучше. Но Пиксит – лучшее, что могло со мной произойти!» Её родные продолжали спорить, не обращая на неё внимания.

Она взяла мордочку Пиксита в руки, посмотрела ему в глаза и сказала одновременно вслух и мысленно:

– Кто бы что ни говорил, ты не ошибка. Тебя не нужно исправлять. Ты Пиксит, и ты принадлежишь мне, а я – тебе, навсегда.

Он замурлыкал.

«Навсегда».

* * *

Близился вечер, но Мина так и не придумала, как убедить родных, что Пиксит не ошибка. Пропустив мимо ушей её слова, они с утренней почтой отправили в столицу воздушный шар с письмом, в котором спрашивали совета, и теперь ждали ответа.

Наблюдая за обедающим на крыльце Пикситом, Мина старалась не впускать в свои мысли беспокойство. Фокус был в том, чтобы ни на чём надолго не заострять внимание. Поэтому до него долетал лишь невнятный шёпот.

«Ты много думаешь. Но это ничего. Особенно если ты так и будешь кормить меня хрустяшками».

«Это картофель, – сказала она ему. – Обычно их сначала готовят».

«Что за ужасная идея!»

Она улыбнулась. «Порой людям по душе ужасные идеи».

Он уже съел двенадцать клубней.

Позади них скрипнула кухонная дверь.

– Вот, попробуй, – сказала мама Пикситу, ставя перед ним миску. – Это сладкая вода. Я слышала, звери молнии её любят.

Он попробовал на язык:

«Ммммм!» – И, погрузив в миску всю морду, принялся громко лакать, брызгая во все стороны.

Мина со смехом отодвинулась, спасаясь от капель.

Пиксит приподнял голову:

«Что… ой». – Он весь промок, с опавших ушей капала вода.

Мама, тоже не избежавшая сладких брызг, вздохнула и вернулась в дом, бормоча себе под нос:

– Так не должно быть. Это всё неправильно.

Пиксит с грустью смотрел ей вслед.

«Пей сколько хочешь и брызгай сколько хочешь, – сказала Мина, желая его подбодрить. – Ты бы видел, что устроили Ринна и Беон, когда впервые ели самостоятельно». Она прокрутила воспоминания о том дне, чтобы он тоже увидел комки овсянки повсюду. В буквальном смысле. На всех окнах. У всех в волосах. На каждой кастрюле и на свисающей с потолка сковородке, на каждой связке сухих трав, каждой банке яблочного пюре, каждой паре обуви у двери. С того происшествия прошли годы, а мама с папой до сих пор находят засохшие хлопья между половицами в самых дальних от кухни комнатах.

Пиксит захихикал, фыркнул и засмеялся в голос, да так заразительно, что Мина тоже захохотала.

Это было нечто невообразимо чудесное – разговаривать с Пикситом, переживать вместе с ним все его реакции. Его радость плеснула в неё – сладкая, как скользнувшее по горлу мороженое. Для неё подобное было впервые: чтобы кто-то слышал каждое её слово – даже те, которых она не произносила, – и понимал их. Его смешили те же вещи, что и её, и она точно знала, что он любит её сумасшедшую, громкую семью так же сильно, как и она.

Она припомнила другие эпизоды неудачных застолий, например как мама, собираясь приготовить курицу, отрубила ей голову – и та, безголовая, но с ещё живыми нервами, убежала под дом. Или как папа приготовил огромную кастрюлю рагу, тушил его на огне несколько часов, а при подаче обнаружил, что Беон уронил в него не одну, не две, а целых шесть пар туфель. С тех пор, когда у них на ужин было рагу, кто-нибудь непременно спрашивал, с обувью ли оно.

«Хочу попробовать рагу с обувью!»