Искромётные разности

Моисей Маркович (фамилию не помню), коренной москвич, бывалый и всезнающий сотрудник московских газет ещё с довоенных времён, а на время нашего общения – заслуженный пенсионер. Всегда со своей неизменной палкой для ходьбы, жизнерадостный и бесконечно интересный собеседник, вскидывающий при нашем появлении вверх руку, подкрепляя это какой-нибудь приветливой фразой. Наше краткое с ним первоначальное знакомство со временем переросло в дружбу со всеми сопутствующими при этом знаками внимания. Благодаря его помощи, например, я смог побывать на многих соревнованиях московской Олимпиады 1980-ого года, билеты на которые в то время было достать непросто.

Память – штука капризная. И ветреная к тому же, как та вздорная девчонка: хочет – примет, а нет – так и нет. Запомнит лишь то, что ей сподобится, а нет – так и нет. Пойди, пойми её. В утешение, успокоюсь хоть как-то тем, что, как говорится, – на нет и суда нет. Сколько рассказанных им историй было выслушано с восторгом и кануло в лету! Не могу простить этакого транжира в себе. И всё она – та самая "вздорная девчонка"… И всё же… Одна история зацепилась и осталась частично…

… Ещё до войны, случилось Моисею Марковичу стоять в очереди в Елисеевском гастрономе , что на Тверской – центральном и лучшем, наверное, с давних времён продовольственном магазине не только Москвы, но и всей страны. Посетившим магазин иностранцам представлялась возможность воочию лицезреть преимущества социализма в Стране Советов во всём великолепии. Именно для этой цели наполнение гастронома сверхъестественным ассортиментом стабильно поддерживалось неувядаемым изобилием "потёмкинской деревни" во все времена. Не было ещё тогда и, так называемой, процедуры приобретения продуктов питания с "чёрного хода", которая стала практиковаться несколько позднее.

Вообщем, стоит он и ждёт своей участи с немым вопросом: достанется ли ему или нет тот деликатес, ради которого он покорно застыл в многометровой очереди, уставившись в затылок, стоящего перед ним гражданина? И вдруг, натренированный взор молодого и вёрткого ещё тогда человека выхватывает входящего с улицы в магазин Василия Ивановича Качалова. Для того, чтобы оценить это событие надо добавить, что сравнение его с небожителем было бы неполным. Высокого роста, в роскошной меховой шубе и такой же под стать шапке, Качалов возник в Гастрономе номер 1, как какой-то сказочный былинный персонаж. И даже уникальный богатейший интерьер гастронома с его резными тёмными деревянными стенными панелями из дорогих сортов дерева, позолотой и скульптурами не смог затушевать весь блеск появления легендарного артиста. Казалось, всё померкло в сравнении с ним. Артист замер в дверях, оглядывая своим царственным взглядом происходящее внутри, не находя там своего места. Казалось, его появление не было замечено никем.

Никем, кроме вездесущего корреспондента газеты. Углядев "светоча очей", Моисей Маркович выскочил из очереди и подойдя к Качалову выкрикнул на весь гастроном: "Товарищи! Дайте дорогу народному артисту!" Очередь даже не шелохнулась. И тут, громоподобно прозвучал неповторимый и неподражаемый качаловский голос, который приводил в восторг и в исступление обожающих его почитателей своим редким бархатным тембром: "Они не знают, кто такой народный артист!"…

Чего было больше в этом возгласе: презрения к толпе или желания самоутвердиться в своём бессилии перед тем народом, который его удостоил почётным званием народного артиста? Не знаю. Этот вопрос не даёт мне покоя с того момента, когда я услышал эту историю.

История пятая. Судьба художника

Умер художник Г.

В почтенном возрасте, В окружении почти полного одиночества. Может быть, успевший ощутимо распознать, будучи не очарованный этим наблюдением, те возрастные изменения, за которыми, выражаясь метафорически, асфальтированная дорога его лет медленно переходила в тряскую грунтовку, а затем, и вовсе в колдобины и буераки. Но это лишь только интерполяция моих представлений развития событий человеческого бытия в продвижении от простого к сложному. Не могу поручиться, что это было именно так. Скорей всего, что так. Может быть, в конце жизни он оказался не способен это распознавать, так как пребывал в том "нежном" возрасте, когда некоторые ограничения сознания придают людям функцию абберации адекватного ощущения своего присутствия в еле теплящемся теле.

А ведь когда-то он замечательно вписывался в то, что называлось "официозом". Со всеми своими почётными званиями и наградами; общением с выдающимися мастерами изобразительного искусства не только внутри страны, но за рубежом; с уникальной репутацией злободневного летописца в художественно-картинном отображении "не в бровь, а в глаз", сатирически стилизуя и гиперболизируя происходящее вокруг и даже шире. Вы спросите: как это всё могло уместиться в одном человеке? Отвечу: могло, если этот художник был карикатуристом. Да ещё каким! Первоклассным и далеко не бесталанным. По крайней мере, он по праву стоял в одном ряду с такими корифеями как Кукриниксы, Борис Ефимов и был их бесспорным продолжателем. Утверждение, достойное заслуженной им эпитафии.

Итак, пришёл и его срок. Каждый из нас оставляет на Земле свой след. В случае с художником Г. – это череда его картин. Полотна разного жанра, далеко не только из области "хлебной" карикатуры, которые он создал в течение долгой жизни. В них было воплощение всего его существа, частицы души, сердечных переживаний и умонастроений. Всё что смог он забирал с собой, когда иногда ему приходилось менять место проживания. Самое дорогое – так это уж точно. Последнее видимое им – отражение этих работ, померкшее в его уходящем сознании, когда он покидал бренную землю. И они, глядя на него, наверное, прощались с создателем, своим присутствием как-бы продливая его жизнь, прославляя его…

… Душеприказчица, проводившая художника в мир иной позвала людей из большого многоквартирного дома, в котором проживал усопший, чтобы помянуть раба божьего и заодно предложила многочисленным приглашённым взять из квартиры, где обитал художник на память о нём кто что пожелает. Безвозмездно.

… Бывают такие периоды, когда творческими людьми на пике их деятельности когда-то уже было всё создано: написано, нарисовано, сыграно, срежиссировано, отлито. Когда им уже нечего сказать. Особенно в конце долгой жизни. Так и случилось с художником Г. Его внутренний мир, видимо, отразился в его работах последнего, довольно продолжительного периода, зримо отпечатавшись там. Нечто подобное случилось с книжным героем Оскара Уайльда – Дорианом Греем и его портретом…

… Особым спросом пользовались предметы кухонной утвари, некоторые сувениры, хранящиеся в доме, кое-что из обывательского ширпотреба. Картины художника в рамах и свёрнутых рулонах остались одиноко стоять за ненадобностью. По-видимому, не представляя ценности для тех, кому они были предназначены в авторских мечтах, в отсутствии желаемой быть увиденной эстетики. Не это ли один из фарсов трагикомедии в стиле масочных комедий дель арте?! Хорошо, что художник это не увидел…

История шестая. Караул!

Семья эмигрантов из США, давно движимая желанием посетить места столь отдалённые от места их теперешнего проживания, наконец, собралась в свой вояж. Главным эпицентром интересов закономерно для них стал тот город, которого для тех, кто понимает, нет краше и желаннее на всём белом свете. Тот самый город, в котором они родились, выросли и состоялись. Где по давним наблюдениям поэта Владимира Агатова и не только его: "Фонтан черёмухой покрылся, бульвар Французский весь в цвету". И ещё невообразимо большее, что осталось не только в памяти той семьи из Одессы, а и, как говорят, в крови. Хотя, название города можно было и не упоминать – и так всем всё ясно. А если и найдётся такой чудак, которому надо что-то объяснить, тогда его дела, выражаясь по-одесски, таки хорошо плохи и ему остаётся только одно – жаловаться, как говорят в Одессе, в центральную прачечную, шоб он был здоров этот чудак.