Искупление

Потом он взялся за телефон и набрал номер старого приятеля.

– Юрка, у тебя карандаш есть под рукой? Тогда запиши номер телефона… И дату. Двадцать восьмое октября, с трех до семи вечера. Да, так, все верно. А теперь проверь, пожалуйста, не в это ли время и не с этого ли номера были звонки на трубу киллера, который Жданова убрал, как его, Пономарев, кажется…

– Не киллера, – тут же поправил его Юрий, обладавший отличной памятью, что позволяло ему оставаться одним из лучших специалистов аналитического отдела Петровки. – Звонки с номера Шаповалова были на телефон посредника.

– Ну, в данном случае это не принципиально, – отмахнулся Головин. – Ты, главное, проверь время и дату.

Глава тринадцатая За четыре дня до Нового года

И вновь настало утро, опять такое же тусклое и безрадостное, как все предыдущие его утра в особняке…

Вчера Стас и Таня легли поздно, намного позже обычного. Подбрасывали в камин дрова, благо их имелся достаточный запас, как следует прогрели свой «дом», вскипятили чайник, поужинали быстрорастворимой лапшой, а когда огонь в камине стал затухать, принялись печь в золе картошку. Сидели в полумраке комнаты, освещаемой лишь отблесками пламени, ели картошку, обжигались, перемазались сажей и разговаривали, разговаривали, разговаривали…

Про детский дом Таня рассказывать не стала, призналась лишь, что не выдержала там и нескольких дней. Ночью, когда все уснули, выбралась в окно, перелезла через забор и сбежала. Добралась до железной дороги (детдом, как понял Стас, находился где-то в области) и до утра шла по шпалам в сторону Москвы, а потом села на первую электричку и добралась до вокзала. Там и осела, но, впрочем, ненадолго – слишком жестокими показались несчастной домашней девочке законы, по которым существовали привокзальные нищие. Так что сбежала Таня и от них и долго скиталась в поисках пристанища, еще несколько раз примыкала к группам бездомных и беспризорников, но ни с одной из них так и не захотела остаться. На ее счастье, была теплая весна, затем пришло жаркое лето, и девочка хотя бы не страдала от холода, ночуя то здесь, то там, нередко просто под открытым небом где-нибудь на лавочке в сквере. Первое время она чуть не каждый день приходила к своему старому дому, вернее, на то место, где он стоял, потому что обгорелые остатки здания очень быстро снесли и начали на его месте новое строительство. Судя по картинке, которая висела на заборе, огораживающем территорию стройки, там должна была появиться очередная уродливая конструкция из стекла и бетона, которые за последние десять лет так обезобразили Москву.

А потом, ближе к осени, Тане посчастливилось наткнуться на этот особняк, который каким-то чудом оказался никем не занят. Здесь же поблизости, в переходе, Таня просит милостыню. Конечно, зарабатывает она не много и живет впроголодь – но зато она сама по себе, сама себе хозяйка, никто ее не бьет, не заставляет работать на него, не отнимает денег. Таня искренне верила в то, что во всем этом ей помогает ее ангел-хранитель – ничем иным подобное везение объяснить было невозможно.

– Ангел-хранитель… – с улыбкой повторил ее слова Стас. – Ты думаешь, он существует?

– Ну конечно же! – убежденно кивнула девочка. – Как же иначе? Должен же кто-нибудь заботиться о нас там, Наверху? Жизнь такая трудная, без помощи ангела-хранителя мы бы с ней просто не справились.

– Хорошо бы, если так… – Он задумчиво поворошил дрова в камине.

– Знаешь, когда я еще жила дома… – тихо проговорила Таня, – мой самый любимый праздник был не день рождения и не Новый год, а день ангела. Мы с бабушкой праздновали именины в один день, двадцать пятого января. Бабушку тоже звали Татьяной, только она Татьяна Александровна, а я Татьяна Алексеевна. Так вот, это, наверное, был самый-самый лучший день в году! Мне всегда, что бы ни было, разрешали в этот день пропустить занятия в школе. И я спала долго-долго, а когда просыпалась, то за окном было так красиво, так светло… Ты никогда не обращал внимания на то, что двадцать пятого января каждый год всегда хорошая погода? Мороз и солнце, как у Пушкина… В этот день бабушка всегда пекла мои любимые пироги с вишней. Мама с папой дарили мне какой-нибудь хороший подарок, а бабушка – обязательно старинную открытку с надписью «С днем ангела!» Я очень люблю старинные открытки, у меня их благодаря бабушке, целая коллекция собралась…

Девочка замолкла и горько вздохнула, очевидно, вспомнив о судьбе этих открыток, погибших в огне пожара вместе с остальными вещами Кузнецовых. Но тут же вернулась к своим светлым воспоминаниям, которые быстро прогнали с ее лица тень печали.

– А вечером всегда приходили гости. И мои друзья, и мамины с папой… Мы пили чай с пирогами, играли на пианино и танцевали. А еще мы играли в разные замечательные игры – в «фанты», в «шарады», в «крокодила», в «черту характера», в «ассоциации», в «угадай персонажа»… Было так весело! Как второй день рождения. Или даже как первый, потому что у меня день рождения летом, в июле, когда никого из друзей в Москве нет и отпраздновать как следует не получается… А у тебя когда день рождения, Стас? – внезапно спросила Таня.

– Двадцать девятого декабря, – машинально ответил он.

– Да ты что? Это же послезавтра!

– Правда, что ли? – изумился он. – Сегодня двадцать седьмое? Черт, я здесь совсем потерял счет времени, уже не слежу ни какое число, ни какой день недели…

– Ну да, сегодня вторник, двадцать седьмое декабря, – подтвердила девочка. – Через четыре дня Новый год…

Она помолчала немного и добавила:

– Представляю, как тебе обидно думать, что придется провести и Новый год, и день рождения здесь… Целых два праздника пропадают! Я в свой первый день рождения не дома забралась куда-то за гаражи, легла на землю и с утра до ночи проревела. Даже есть не хотелось… Ты очень переживаешь, да?

– Совсем не переживаю, – отмахнулся Стас. – Мне ведь исполнится сорок, а сорокалетие все равно праздновать нельзя, говорят, плохая примета. И потом, в моем возрасте, день рождения – это уже не радость, а скорее огорчение. Время летит слишком быстро… А Новый год… Что нам Новый год?! Мы и тут его с тобой можем встретить. Правда, придется обойтись без шампанского. И без выступления президента – за неимением телевизора. Но мы же с тобой что-нибудь придумаем, правда? – нарочито весело говорил он. Очень уж хотелось хоть как-то поддержать девочку, хоть немного отвлечь ее от бередящих душу воспоминаний.

– Обязательно придумаем! – просияв, согласилась Таня. – Тут неподалеку открыли елочный базар, думаю, там можно будет раздобыть какую-нибудь ветку. Или даже две… А еще на бульваре большую елку поставили, и на ней игрушки невысоко висят… Как ты думаешь, ничего, если я один шарик потихоньку сниму и принесу сюда?

– Думаю, что ничего, – отвечал Стас, пряча улыбку. И тут же добавил: – Только ты, пожалуйста, будь осторожнее! А то тебя поймают за расхищением игрушек и отведут в полицию. Придется мне одному Новый год встречать, а я не хочу.

– Ладно, я буду очень-очень осторожной, – заверила Таня. Прожевала картофелину и вдруг спросила: – Скажи, Стас, а ты счастлив? Я имею в виду – был счастлив в своей прежней жизни? До того как оказался здесь?

– Счастлив? – задумчиво переспросил он, вытирая руки газетой. – Не знаю… Видишь ли, мне всегда казалось, что слово «счастье» – оно какое-то… Ну, книжное, что ли. Счастье, как и любовь, какой ее описывают в стихах и романах, – это нечто поэтическое, весьма далекое от реальной жизни. На самом-то деле все гораздо проще и прозаичнее. Я раньше жил – и был вполне доволен своей жизнью. Конечно, случалось, когда мне что-то не нравилось, что-то раздражало, злило, расстраивало или вызывало дискомфорт. Но в целом я жил вполне благополучно, часто радовался, получал удовольствие – от общения с друзьями, от успеха в работе, от музыки, от хорошей еды, от… – Он запнулся, вовремя вспомнив, что говорит с ребенком. – Но, знаешь ли, сегодня… – торопливо добавил Стас. – Когда мы с тобой вместе играли на рояле, там, наверху… Я почувствовал что-то такое… Совсем необычное. Такой восторг, который раньше испытывал только в детстве. Может быть, это как раз и есть то самое счастье, о котором ты говоришь?

– Вот слушаю – и даже как-то жалко тебя становится, – произнесла вдруг девочка. – Это ж надо – дожить до сорока лет и так толком и не узнать, что такое счастье… На вот, держи еще картошку.

Стас только усмехнулся. Ему было и смешно, и горько. Подумать только, его жалеют! И кто? Оборванная девочка-нищенка. Причем жалеет не за то, что с ним случилось сейчас, когда он и впрямь оказался в ситуации, достойной сочувствия – а за его прежнюю, более чем благополучную жизнь! И самое ужасное, что Таня во всем права…