Искушение чародея (сборник)

— Ага, взял его, но это оказалось со сдвигом не только «где», но и «куда». Птица всюду летит. Алиса говорит, что когда восемьдесят све… све-то-вых лет за четыре года пролетаешь, это само собой получается. А у них там есть особые машины, на которых можно ездить по времени, совсем так, как в книжке…

— Герберта Уэльса, — прерываю я ее. — Знаю, читал. Еще когда тебя, солнышко, и на свете не было. Вот только никогда не думал, — смотрю на Алису, — что на таких машинах разрешат кататься детям.

— Это совсем не машина… — начинает мальчишка.

— Да, это скорее место такое. Почти сразу за стеной. А нам с Пашкой никто ничего не разрешал, — признается девочка. — Но у нас появилась возможность — вот мы и… Пеленг же «слепой», мы даже не подумали, что здесь все окажется… так. Должны были вообще-то подумать. Промежуточная станция — апрель сорок второго, мы же это проходили! Вы нас извините, пожалуйста.

(В этот момент птица, склонив голову набок и взъерошив корону, обоими клювами произносит что-то отрывистое, шипяще-щелкающее, но явно состоящее из слов. Алиса — кажется, сама того не замечая, автоматически — коротко отвечает ей на том же языке. Птица чуть не падает с плеча Мускина.)

— Ничего, молодые люди, — медленно произносит старик, — тут найдется кто повиноватее вас. Вот что мне скажите. Значит, вы намерены взять мою птицу — предположим, я вам ее действительно отдам! — и сразу же… отправиться домой. Правильно?

— Мы так хотели, — Алиса смотрит в землю, кажется, чуть не плача. — Раньше.

— А-га… Ты, ты и птица.

— Там в переходной камере одноразовый запуск, скачок-возврат, и еще лимит по весу, — торопливо вмешивается Пашка. — То есть наш вес — и пять килограммов сверх этого.

— По пять килограммов на каждого! — голос Алисы тверд, глаза сухи. Высоко вздернув подбородок, она встречается взглядом сначала со стариком, потом со мной.

— А-га, — повторяет Мускин совсем равнодушным голосом. — Ну, вы, ребята, пока идите, поигра… — старик вовремя остановился, как видно, поняв, какую глупость сейчас чуть не сморозил, — расскажите друг другу что-нибудь. А мы тут немного обсудим.

Паренек было хотел воспротивиться, но Сонечка берет их обоих за руки, как старшая, и молча ведет в дом. Юрик все это время держался за край ее платья — ну и сейчас не отпускает, семенит следом.

— Вот вам Уэльс вспомнился, Горелик, — говорит Мускин, едва все четверо скрылись за дверью. — А мне кое-кто другой, француз какой-то, фамилия вроде «Бильярд», точно не скажу. В старом «Мире приключений», еще до, был рассказ. Там тоже двое детишек залезли в аппарат времени. И натворили таких дел, что вернулся только один, причем звали его Ромулом. «Где брат твой, Ромул?» и так далее. Это называется парадокс.

— У нас никаких парадоксов не будет, — качаю головой. — Поэтому они, наверно, так свободно все рассказывают. Давайте к делу.

При других обстоятельствах мы бы еще поудивлялись и понеповерили хоть немного, но теперь для этого не самое подходящее время. Его, времени, вообще негусто осталось.

— Давайте. Кого предложите? — старик смотрит на меня сочувственно. Ему легче: у него никого не осталось. А что я могу поделать, если Сонечка, хотя в ней сейчас только кожа да кости, все-таки не пять килограммов весит? Да и Юра маленький — тоже не пять…

Вот что я могу с этим поделать?!

— Вайнгаузовские близнецы.

— Могут не отдать родители.

— Отдадут. Не глупее нас. Ну а если нет — то и других детей немало. Причем таких, чтоб до пяти кило, среди них тоже хватает. Более чем.

Собственно, вот мы все и решили. Можно наших гостей уже обратно звать. Но, вижу, Мускин еще что-то обдумывает.

— Отдам птицу, — наконец решается он. — Пусть это им будет приз. За близнецов и вообще…

— Бросьте. До того ли… Им еще через стену перебираться. И как быть с лимитом на пять кэгэ?

— До того, — сухо отвечает старик. — Как-нибудь уложатся. Она почти не весит.

Пожимаю плечами и мимо лежащего ничком Баритона иду звать гостей обратно.

* * *

Они сидят на втором этаже, возле того получердачного окошка, в которое Алиса так по-акробатически запрыгнула — прямо чуть ли не на голову Сонечке. Увлеченно обсуждают что-то. А, это о еде фантазирование пошло: самая популярная здесь тема. Сперва я ничего не понимал — мангодыня какая-то, мангустины, яблочно-щавелевое мороженое, — но потом Пашка начал рассказывать о бубликовом дереве и кормовых бананах для скота, так что мне сразу все стало ясно. Детишки все-таки. Даже заколебался, можно ли им поручать ответственность за других детей. Ладно, хуже точно не будет.

Недолго я эту мысль обдумывал, но ребята уже переключились с еды на что-то другое. Даже не понять, на что.

— А вот она что думает? — звенящим от любопытства голоском спрашивает Соня.

— Это вообще нехорошо без согласия, знаешь ли, — говорит гостья. — Одно дело, когда ты нас слушала, с нашего ведома и…

— Нехорошо? Здесь? Сегодня? Ничего ты, наверно, не можешь в самом деле…

— Почему? Могу! Она… Она очень хочет выйти замуж. В такое время — и замуж… А, нет, не сейчас, а когда «снова наступит нормальная жизнь». И еще она думает… Ну, об этом тебе рано.

— Тоже мне, больно взрослая! А он, вот там, смотри, о чем думает?

— Он думает, где бы достать батареи. Лампы уже почти все, антенну можно сделать из проволоки и в бельевую веревку вплести, но вот с батареями… сейчас: «Это проблема. Это проблема. Брагер обещал добыть две, и наушники обещал тоже, но его нет. А где поставить? Здесь нельзя: соседи сразу начнут коситься: чем это он на чердаке занимается? Фальшивую лежанку надо делать, да! Возле общего дымохода есть место…»

— Подумаешь, нужен он нам, на чердаке или где! — Сонечка, слышу, даже обиделась. — Все и так знают, что Яша хочет слушать сводки Совинформбюро. А… сейчас покажу… вот он что думает?

— Он думает, что там, чуть ниже оборванного листа железа, очень удобное место, но туда, жаль, жаль, очень жаль, переместиться никак нельзя: увидит Большой-Левопестрокрылый, а он сильнее, и… — Алиса замолкает, сама явно сбитая с толку. — А, это голубь. Вон, на коньке крыши. Ты не про него, конечно, спрашивала, а про того мужчину в слуховом окне, да?

— Ой, да ну его. Смотри, Гансик! Гансик!!! Вон там Гансик — видишь?

Гансиком Соня и другие ребятишки называли одного очень приметного немчика: огненно-рыжего, совсем молоденького и, как они говорят, «здоровски красивого». Он в гетто не заходил, нес охрану на вышке, и когда была его смена, сколько-то ребят и особенно девочек всегда собирались, чтобы его смотреть. Отчего этот Гансик чрезвычайно смущался, страшно краснел — у рыжих это видно даже издали, — и все пытался отворачиваться. Взрослых такие «смотрины» очень удивляли, пугали даже, но потом мы как-то без слов друг друга поняли и решили — а пусть его. Бывает и хуже. Где им тут еще хоть что-нибудь красивое увидеть…