Искушение винодела

Аврора должна была все выяснить, а потому нуждалась в союзнике, дабы расследование не оказалось вторжением. Заговор отдавал ребячеством, однако Аврора устала быть вежливой. Она вспомнила, как сама же ободряла хирурга. «Это было необходимо!» — говорила она, будто сострадательная святая мученица, благодарившая палача за пытки. Да, необходимо, но ей-то хотелось выть, кусать врача за руку. Время учтивости прошло, учтивость теперь равна пустой болтовне.

Антуан спросил:

— Чем я могу вам помочь, баронесса?

— Приходите к холму и спрячьтесь там поблизости. Мне может понадобиться помощь, поэтому будете тайно следить за мной.

Антуан закивал головой.

— Пришло время все узнать. Но, мадам, при чем здесь убийства? Думаю, вы ошибаетесь. Собран видится с любовницей, старой любовницей — какой-нибудь высокой особой, только не с вами.

Аврора постаралась припомнить кого-нибудь одного с ней положения на тридцать миль отсюда во обе стороны реки. Однако не вспомнила никого моложе себя.

— Я бы очень хотела, чтобы вы оказались правы, — сказала она каменщику.

Лица обоих отражали взаимное негодование. Аврора сказала, что если встреча отменится, то предупредит письмом. Антуан подал ей руку, когда она вставала, проводил до кареты и помог сесть.

Через месяц после летнего солнцестояния Аврора навестила Собрана в его новом прекрасном доме в утро, когда все близкие разъезжались кто куда: Мартин и младшие дети — к Сабине в Шалон-на-Соне, Леон, Аньес и Селеста — на минеральные вода в Сен-Флорентин. Аврора привезла им дорожные дары: две корзинки с бутылками сладкого вина, сушеные фрукты, сыры, джемы и хлебные корки, запеченные в травах и масле в оловянных формочках. И конечно же, журналы, которые так обожала Аньес, готовая часами разглядывать страницы с гравюрами, изображающими дам в модных нарядах.

Собран видел, как Аврора выходит к карете. Она остановилась и, закрыв зонтик, сказала:

— Я не смогу явиться на встречу, — и поспешила объяснить: — У Анри умирает тетушка, и я должна с ней проститься.

— Ну разумеется, — ответил Собран, глядя, как Аврора суетливо подергивает шелковый шнурок на ручке зонтика.

Наконец она продела в петельку руку и, не поднимая взгляда, произнесла:

— Женщины — будто Пандора, так и норовят открыть какой-нибудь запертый ящик. — В голосе сквозило жеманство.

— Понимаю, — произнес Собран, сглаживая ей путь к отступлению.

Аврора взглянула на друга.

— Трудно сказать, надолго ли я задержусь. Все зависит от того, крепко ли тетушка Анри станет цепляться за жизнь.

Она посмотрела мимо Собрана на холм, где под сенью перечного дерева стояли стол и стулья. Собран и Батист особенно любили присесть там в тенечке в жаркую погоду и обозревать видимую часть виноградников Жодо-Кальман. К ветви дерева был привязан треугольный навес; двумя другими концами навес крепился к длинным шестам, напоминая вход в шатер бедуина. Авроре показалось, будто она даже отсюда слышит, как нетерпеливо шуршит ткань — словно хорошо обученный, но слишком ретивый пес на охоте.

Аврора прекратила возиться с зонтиком и подала руку Собрану — тот отвел ее к карете и помог сесть. Аврора позвала Поля — сын стоял у крыльца Я разговаривал с Аньес. Услышав зов матери, он поцеловал девушке руку и поспешил к экипажу. Аврора с Собраном переглянулись, словно спрашивая друг друга: вы тоже заметили? Поль этого не видел и, подойдя к карете, сказал Собрану: он-де рад, что Батист остается — можно вместе сходить на рассвете порыбачить. Затем пожал Собрану руку и сел подле матери, смотревшей на Собрана мрачным взглядом.

Письмо о состоянии тетушки барона было написано при свече у постели больной. Сообщалось, что старуха отошла быстро, поток жизни в ней иссяк, как струя воды в кране насоса. Ноги покойницы уже остыли, и писавший письмо звал Анри с Авророй на похороны.

Аврора отсутствовала всего неделю. К встрече, назначенной Антуану, когда страхи ушли, успела. Каменщик жутко смущался. К тому же знатные дамы, тайно гуляющие по ночам с простолюдинами…

— Нет почти никакой разницы между этим и моим прошлым договором с Собраном. Да и слухи ходят обо мне и Собране, а не обо мне и вас, — предъявила свой аргумент Аврора.

— Я не желаю предавать его.

— Какова же разница между предательством, когда бы я стояла подле Собрана, а вы следили за ним из укрытия, и тем, когда бы мы оба следили за ним, затаившись где-нибудь?

— Вы заключили сделку с ним.

— Это он ее со мной заключил. Я же только просила раскрыть тайну.

Антуан растерялся.

— Ничего необычного мы не увидим, — напомнила Аврора. — И вы ничем не рискуете, если примчитесь мне на помощь. Все увиденное останется между нами.

Антуан вздрогнул.

— Два свидетеля, — сказала Аврора, — таков закон. Мы увидим все как есть, а не то, что мог приготовить Собран.

1834 BOIRE [34]

Дом был тих. Служанка спала, измотанная тяжким трудом после мытья ковров и стирки штор. Повар уехал на выходные, а семья — кроме Батиста — тоже отбыла набираться сил перед сбором урожая.

Собран замерзал без движения. Сидел в кресле гвод навесом, купаясь в чистом молочно-белом свете луны. Он еще раз взглянул на песочные часы — было поздно. Собран встал, решив размять ноги, снял шляпу и ощутил призрачное тепло лунного света, похожего на солнечные лучи, проходящие зимним днем сквозь покрытое морозным узором окно.

34

Пить (фр.).

Собран чувствовал себя одиноко, особенно без Авроры. Он понял, что все же хочет раскрыть ей Ревою тайну. Как было бы замечательно остаться с ней здесь, наедине, в столь поздний час, когда каждый человек открыт, беззащитен. Что бы они друг другу сказали?

За прошедшие годы все — и родня, и друзья Собрана — словно упивались тем, что могли быть снисходительны по отношению к человеку много сильнее их самих. Они упражнялись в доброте, почтительности и сдержанности, потому как он пребывал не совсем в здравом уме. Сабина вышла замуж, но остальные дали себе пропасть из виду, полагая обоих родителей нездоровыми.

Собран знал: теперь он ни за что ничего не расскажет, а Аврора ничего не попросит. Она вернулась к себе в угол, в клеточку, независимая и правильная. Те объятия у нее в комнате ознаменовали конец дружбы.

Собран остановился оглядеть северо-восточный склон, дорогу, стену и ряды виноградника Кальмана. Все было тихо, однако Собрану казалось, будто он стоит на берегу чудовищно разлившейся реки и мимо проплывают останки смытого города: красивый дом, таверна, церковь… Вот она, вершина его жизни, единственный час, в который он ощущает под ногами твердую почву. Все двадцать седьмое июня — все двадцать шесть ночей — сейчас отозвались в нем.