Искусник

За воротами я увидал дачу – в изначальном смысле этого слова. Никаких грядок и сарайчиков, сплошь лужайки, аллейки, да беседки.

Встречать нас вышел сам хозяин – седой мужичок предпенсионного возраста, с накинутым на плечи полушубком. Перебирая пальцами бусины четок, он небрежно кивнул Варану и внимательно оглядел меня. Да так, что мурашки врассыпную.

От Пахома исходила холодная, опасная сила. Наверняка, он никогда не кричал, добиваясь своего. Может, и не говорил вовсе. Такому достаточно бросить взгляд или шевельнуть рукой в небрежном жесте – и подручные бросаются наперегонки, исполнять приказ.

– Проходи, – вор в законе развернулся и вошел в дом.

Я шагнул следом, из холодных пустоватых сеней в анфиладу просторных светлых комнат, наполненных теплом. Огонь гудел в топке огромной круглой печи, выложенной цветными изразцами, и это было все, что можно причислить к роскоши.

Обычнейшие шкафы со стеклянными дверцами прятали потрепанные тома. Кожаный диван и кресла по моде пятидесятых сгрудились в углу. Шелковый абажур с бахромой свисал с потолка, а по полу раскатывалась ковровая дорожка.

– На зоне не до чтения, – нагнулся Пахом, прихватывая книгу с журнального столика, – добираю нынче.

– Павел Иванович, – заговорил я, нарушая обычай. – Хочу предупредить: написанный мною портрет, как правило, выдает характер, а вы… Простите, если скажу лишнее, но вы мне кажетесь человеком холодным и жестким.

– И это будет видно на картине? – очень живо отреагировал Пахом. – Атли-ично! Просто отлично. За выходные управишься?

– М-м… Нет, никак, – прикинул я. – До вечера воскресенья успею лишь с подмалевком и прописью лица. Три дня будет сохнуть первый слой… Хорошо, если закончу на тех выходных, только надо будет отгул взять.

Хозяин кивнул, протягивая мне бумагу и ручку.

– Пиши, что тебе нужно. Варан привезет.

* * *

Вечерком я задержался на просторной «воровской» кухне, заодно и столовой. Пока разобрался с сокровищами, что Варан навёз, изголодался, а Яша, гигант-телохран Пахома, он же мажордом и камергер, он же повар – замечательных оладий напек. Толстых, горячих! Хошь – в медок макай, хошь в варенье. Да с чайком… М-м…

Духота потихоньку улетучивалась в открытую форточку, а я восседал за столом в гордом одиночестве, и лопал. Уже не сытости для, а чисто в удовольствие. Дневные стрессы покидали меня, как спертый воздух – кухню. То и дело наплывала сладкая полудрёма, и вот тут-то со двора долетел негромкий, но ясный голос, то ли сиплый, то ли испитой:

– Кот нам цинканул, его подвязки. В прошлый раз тоже кассу брали. Нормуль забашляли, вся шобла с тех лавриков месяц гужевалась.

– Не вкупаюсь разом, – прорезался Яшин бас. – Шобла чья?

– Черныша, он у Кота на подхвате. Тоже крученый.

– Ладно, по кассе разжуем конкретно, чё роги мочить? За наколку отвечаешь? Смотри, чтоб не прогон был, не выломишься потом!

– Крест на пузе! – долетела в окно сиплая клятва. – А куш в натуре большой!

Я слушал и офигевал – братва за тонким стеклом «тёрла» о налете на сберкассу в Свиблово! И адрес, и сроки, и действующие лица – вся инфа вливалась в мои уши и оседала в памяти.

Как на моем месте должен был поступить скромный советский герой? Тут же стукануть, куда надо. Но я-то не герой. И не вполне советский. Я в «Юные друзья милиции» не записывался!

В этот момент копившийся напряг сгинул, словно пружина разжалась – в углу кухни-столовой, на отдельной тумбочке, скромно красовался телефон…

«Так это проверка! – озарило меня. – Да и с чего бы налетчикам „базарить“ с вором в законе? Не его уровень. Спектакль, дурацкий хэппенинг!»

Успокоенно хмыкнув, я с плотоядным интересом оглядел пару оставшихся оладий – теплые еще…

Москва, 4 марта 1973 года. Вечер

Часам к четырем в воскресенье я завершил свои труды, окончательно вымотавшись. И прошлые выходные, и эти, плюс два отгула вкалывал по-стахановски, оккупировав светлую веранду. За окнами в мелкую расстекловку белела лужайка, обрамленная молодыми соснами – полная приватность. И тишина. Лишь изредка доносилось далекое тявканье деревенского барбоса или тюпанье колуна поблизости – Яша разваливал огромные чурки на дрова.

Порой к свежему воздуху, затекавшему в форточку, примешивался горьковатый запашок дыма, но он лишь подчеркивал укромность и особенный уют.

Постелили мне в мезонине, куда из сеней взбиралась крутая деревянная лестница, на топчане, крытом медвежьей шкурой – спишь, как в кроманьонской пещере. Обычно я плохо засыпаю на новом месте, кручусь и ворочаюсь, но на даче дрых от отбоя до подъема, умаявшись за день. А светлое время суток делилось четко: завтрак – работа – обед – работа – ужин – работа…

Яша обожал меня кормить – хозяин ел, что дадут, а неугомонная кулинарная душа томилась по высокой кухне. И великан крякал довольно, наблюдая за мной, уплетающим котлету по-киевски с картофелем «пайль». А я, торопливо, на ходу допивая компот или какао, спешил к кистям и краскам.

Но какие кисти! А краски! Уж где их в советской Москве доставал пройдошливый Варан, того не ведаю, но всё было лучшим из лучшего.

Пахом терпеливо позировал мне, перечитывая излюбленного Плутарха, а я с утра до вечера вертелся вокруг новенького мольберта, рылся в ворохах набросков, смешивал краски, и писал, писал, писал…

Работал я в канонах Рембрандта – из темного фона наплывал Павел Иванович, устроившийся на старинном кресле с высокой резной спинкой. Правая рука свободно лежала на подлокотнике, расслабленной кистью удерживая четки, выточенные из синего полупрозрачного камня, а левая прижимала ладонь к желтоватым страницам философского талмуда. Немного сутулясь, Пахом поднимал голову с короткой сединой, словно отрываясь от чтения. На его лице жили только губы, изгибавшиеся в слабой, недоброй, немного даже зловещей улыбке, – и страшные глаза инквизитора, смотревшие без пощады и жалости. Пересечёшься взглядом с их мрачными, бездонными зрачками, и тебя будто пронизывает могильный холод, ледяное дыхание смерти.

Моему заказчику этот «спецэффект» нравился до чрезвычайности. Глядя на портрет, как в зеркало, Пахом даже начинал мурлыкать незатейливый мотивчик. Он то приближался к картине почти вплотную, то отходил подальше. И стоя глядел, и приседая, и голову склоня.

– В самую масть! – оценил вор в законе, и протянул мне нераспечатанную пачку десятирублевок. – Столько хватит?

– Вполне, – кивнул я, придушивая эмоции.

– Краски с причиндалами тоже забирай, мне они ни к чему.

– А мне пригодятся! – ухмыльнулся я.