Искусство и его жертвы
Шрифт:
— То есть отчего же?
— Вышневолоцкое дворянство не простит мне, коли отпущу вас без устройства литературной гостиной. Многие разъехались на лето по своим имениям, но семей восемь-десять в городе имеются. Соберемся завтра вечером у меня в доме, перекусим, чем Бог послал, и послушаем ваши сочинения. День-другой — не помеха в вашей поездке, а зато у нас — видное событие в жизни.
Поклонившись, Василий Львович ответил:
— Не могу, не имею права отказать вашей милости. Ваша доброта и внимание к моим скромным заслугам в литературе не позволят мне отплатить за радушие и гостеприимство черной неблагодарностью. Разумеется, я согласен. Гран мерси, же сюи трез ёрё!
—
Сашке выделили милую комнатку, выходящую окнами в сад. Из растворенных рам доносился запах цветущего табака. Вне себя от усталости, Пушкин-младший сбросил с себя одежду и, не умывшись даже с дороги, занырнул в постель.
Утром, за завтраком, Петр Иванович с удовольствием представил гостям супругу — очень красивую молодую даму, звавшуюся Прасковьей Васильевной. Лет ей было на вид 25. Очень стройная, несмотря на рождение двух детей, с удивительными пепельными волосами, небольшим носиком и пунцовыми алыми губками. Сашка, увидав ее, просто обомлел. Сердце его сладостно забилось. А влюбленность в Танечку Бурцову из Клина моментально растаяла.
28
— Большое спасибо, я счастлив.
— Я тоже (фр.).
От мадам Милюковой шел какой-то свет, вся она блистала — элегантностью, грациозностью, вежливостью, лаской. Говорила мужу: "Петечка" и смотрела на него с обожанием. Он ей говорил: "Просюшка" и всегда улыбался. Это выглядело очень трогательно.
Просюшка сама разливала чай из самовара. Потчевала приезжих. Но порой и покрикивала на какого-нибудь зазевавшегося слугу.
Милюков спрашивал у дяди:
— Мсье Пушкин, в Петербурге у вас свой дом?
— Нет, увы, я живу в столицах внаём. Мы люди небогатые, в сущности, хоть и душ имеем немало. У меня, например, около полутора тысяч.
— О, прилично.
— Но работают они скверно, управляющие воруют. Нам едва-едва хватает на безбедную жизнь.
Петр Иванович сетовал:
— Да и то верно: что в столицах хорошего? Суета одна. То ли дело у нас, в провинции: может быть, и нравы не столь изысканны, мода приходит с опозданием, но зато живем тихо, мирно и в свое удовольствие. У меня, правда, есть дома и в Москве, и в Твери, и в Петербурге, но бываю там редко. Большей частью обретаюсь в Вышнем Волочке или у себя в именье Поддубье. По столичной улице, бывало, идешь — и, пардон, ни одна собака с тобою не поздравствуется; здесь же выхожу из парадного — справа и слева: "Здрасьте, Петр Иваныч!", "Здравия желаем, Петр Иваныч!" — все кругом уважают, ценят. Сам собою любуешься.
Гости и хозяева рассмеялись.
Поболтали об обстановке в стране и Европе, дядя не преминул рассказать, как он видел в Париже Наполеона.
— Думаете, будет война? — интересовалась Прасковья Васильевна. — Говорят, Буонапарте зол на нашего царя-батюшку за отказ выдать за него одну из великих княжон.
— Говорят, что зол, — соглашался Василий Львович, — но, я думаю, это еще не повод для войны. А вот то, что Россия не присоединилась к континентальной блокаде Англии, много больше задело французов. Так что все возможно. Но, надеюсь, Наполеону тем не менее достанет ума не затевать вторую кампанию, не закончив первую, гишпанскую. У него в Гишпании очень, очень дела плохи. Там поднялся простой народ. А когда поднимается весь народ, регулярной армии делать нечего.
Днем хозяин и дядя
вышли в свет — наносить визиты по городу, а племянника взять не захотели, он и не тужил, впрочем, справедливо рассчитывая пококетничать с дамами — Анной Николаевной и Прасковьей Васильевной — при отсутствии их мужей. Сашка сидел в гостиной на диванчике, делал вид, что читает книжку на французском, а на самом деле наблюдал за грациозной хозяйкой, взявшей в руки шитье и устроившейся около окна. На другом диванчике возлежал белый шпиц Жюльен (в обиходе — Жулька) и с тревогой смотрел на гостя. После некоторого молчания Милюкова спросила:— Едете ли вы учиться с желанием?
Опустив книгу, отрок улыбнулся:
— Несомненно, мадам. Даже и не потому, что именно учиться — это дело важное, кто бы спорил, но я счастлив потому, что могу начать жить самостоятельно, без опеки нянек и гувернеров. И опять же не потому, что мне было дома плохо, а наоборот — слишком хорошо. Как в оранжерее, где искусственный климат и всегда тепло. Пусть на воле порой морозы, стужа, но невзгоды закаляют душу и тело. Чтобы многого достичь, надо иметь силу воли.
Дама посмотрела игриво:
— Вы амбициозны, мсье?
— О, не то слово! Я хотел вначале пойти в гусары, а потом в Московский университет, чтобы стать историком, но судьба мне предначертала Лицей. Что ж, тем лучше. Царское Село, близость ко двору открывают многие возможности. Я могу дорасти до канцлера. Или вице-канцлера. Почему бы нет? Маменька считает скромнее — стать посланником России где-нибудь в Португалии. На худой конец и это сгодится.
У хозяйки вырвался тяжкий вздох:
— Грандиозные планы, можно позавидовать.
Пушкин удивился:
— Вам? Завидовать мне?! Вы, должно быть, шутите, Прасковья Васильевна? Вы богаты, умны, с видным положением в обществе, вы красивы и одеваетесь модно. Можно ли при этом завидовать неприкаянному подростку, только ищущему себя?
— Да, — ответила она грустно, — очень даже можно. Вы имеете жизненные планы. Выучиться, кем-то стать значительным, покататься по миру. У меня же все давно расписано на полвека вперед: дом, семья, глупый провинциальный бомонд, выезды в деревню, сплетни, мелкие заботы, глупые забавы. Угасание моей красоты и моей души в этом бесконечном болоте. Катастрофа! Тоска! — Слезы потекли по ее щекам.
Сашка, полный сострадания и обуреваемый чувствами, бросился к мадам Милюковой, рухнул перед ней на колени, взял за обе руки. Прошептал с пафосом:
— Полноте, не плачьте, умоляю вас. Ваши слезы ранят мое сердце. Если б мог, я бы предложил вам бежать вместе в Петербург, но, увы, это не в моей власти. Вот окончу Лицей — и тогда…
Дама улыбнулась сквозь всхлипы, провела ладонью по его щеке:
— Вы такой милый мальчик… и такой смешной…
Отрок оскорбился, отпрянул:
— Я смешон, по-вашему?
— Нет, нет, в хорошем смысле. Просто мне бежать некуда — с вами или без вас — муж, семья, и, в конце концов, от себя-то не убежишь! От реальной жизни не убежишь. Надо жить так, как угодно Провидению.
Пушкин встал с колен:
— Зарекаться грешно, мадам. Я окончу Лицей и приеду в Вышний Волочок — там и станем решать, что делать.
Успокоившись окончательно, протянула ему руку:
— Хорошо, мой друг. Приезжайте лет через пять. Я согласна.
Он поцеловал ее пальчики, а она другой рукой распушила его завитки на затылке. Тут уж беспокойный шпиц на диване не выдержал и, заливисто лая, бросился защищать хозяйку — он вцепился зубами в правую штанину Сашки и, рыча, начал яростно мотать головой, силясь оттащить гостя. Милюкова попыталась отогнать собаку: