Искусство и его жертвы

Николя вспылил: ты имела время подумать с мая месяца. Сколько можно меня терзать? Прекрати ребячиться. Ведь тебе уже восемнадцать!

— Прекратить ребячиться не хочу. Или не могу.

Неожиданно они наткнулись на берегу на тела двух выброшенных морем мертвых дельфинов. Туши разлагались, запах шел ужасный. Нюся сжала ноздри и, согнувшись, вытаращив глаза, убежала в кусты; там ее вырвало. Николя увел девушку от трупов, усадил на камень, долго обмахивал носовым платком. Наконец она успокоилась и сказала:

— Вот какой страх и ужас. И дурной знак для нас.

— Перестань, не думай.

— Нет, не говори, это не случайное совпадение. Говорим о женитьбе — и внезапно такое! Это Провидение. Нам нельзя быть вместе.

Никакие доводы не смогли ее переубедить.

Гумилев, чтобы как-то прийти в себя, заглянул тогда же на дачу к Максимилиану Волошину в Коктебеле. Знали они друг друга лишь заочно, в том числе и по переписке. Первая встреча получилась веселая, у Волошина жила целая орава стихотворцев и живописцев, все дурачились, хохотали и купались в море нагими. Но когда Николя начал волочиться за молоденькой поэтессой Лизой Дмитриевой (Макс помог ей публиковаться под псевдонимом Черубина де Габриак), вдруг возникла распря — то ли сам Волошин претендовал на ее любовь, то ли просто защищал невинную девушку от "сластолюбивого Гумилева", но скандал вышел грандиозный, оба скверно ругались, а потом Николя, по своей привычке, вызвал Макса на дуэль, и хозяин дачи принял вызов. Все старались их помирить, но и тот, и другой продолжали упрямиться по-ослиному. В результате все-таки вышел фарс: Гумилев прождал соперника в назначенном месте полтора часа, не дождался и в бешенстве побежал его разыскивать. Разыскал: тот бродил вместе с секундантами по соседнему топкому лугу и искал потерянную Максом по дороге калошу. Николя рассмеялся, и раздор был исчерпан.

Вскоре Гумилев вернулся в Париж. Вновь нахлынули мысли о Горенко, он ругал себя за свою симпатию к ней, а ее — за любовь к кому-то другому. Может быть, к Кутузову. Или даже… Валька говорила однажды, будто ее подруга влюблена в императора. Якобы они познакомились на прогуле в парке Царского Села. Что за бред? Николя не единожды гулял в этом парке и ни разу не встречал там царственных особ. Ну, допустим, все же познакомились. Разве можно влюбиться в нечто, находящееся в ином измерении? Где монарх, а где мы? Параллельные, которые никогда не пересекутся.

Гумилев тогда написал стихи:

С тобой я буду до зари, Наутро я уйду Искать, где спрятались цари, Лобзавшие звезду. У тех царей лазурный сон Заткал лучистый взор; Они — заснувший небосклон Над мраморностью гор. Сверкают в золоте лучей Их мантий багрецы, И на сединах их кудрей Алмазные венцы. И их мечи вокруг лежат В каменьях дорогих, Их чутко гномы сторожат И не уйдут от них. Но я приду с мечом своим. Владеет им не гном! Я буду вихрем грозовым, И громом, и огнем! Я тайны выпытаю их, Все тайны дивных снов, И заключу в короткий стих, В оправу звонких слов. Промчится день, зажжет закат, Природа будет храм, И я приду, приду назад К отворенным дверям. С тобою встретим мы зарю, Наутро я уйду И на прощанье подарю Добытую звезду.

Детские, наивные строчки. Ничего от прежних чувств не осталось. Гарь, зола, тлеющие угли. Царь в алмазном венце победил. Не отдал звезду. Подарить возлюбленной больше нечего.

Утром 17 августа Гумилев тщательно побрился, надушился и, одевшись в лучшее белье, вышел из дома. Жил он неподалеку от Гар-дю-Нор (Северного вокзала) и поэтому отправился на него. Взял билет в один конец, к морю — в городок Трувилль-сюр-Мэр: именно туда шел ближайший поезд. Оказался в купе с безобразной старухой, от которой несло тленом, и влюбленной парочкой, беспрерывно шептавшей друг другу на ушко нежности. В раскаленном вагоне было душно, Николя опустил стекло, но старуха заверещала, что ей дует, и пришлось закрыть. Он подумал: "Да не все ли равно, от чего сдохнуть — от жары или в море?" — и смирился, обливаясь потом нещадно.

Городок был миленький. Крошечные домики, небольшая набережная. Этакая Ницца для бедных. Под навесом торговали морепродуктами — на лотках шевелилась свежевыловленная рыба, поводил черными глазами лангуст.

Гумилев вспомнил двух дельфинов на берегу в Евпатории, и его сердце сжалось. Анна была права: символичный знак. Скоро и его тело выбросит волной, как того дельфина.

Он спустился к морю. Выбрал камень потяжелее, чтоб не дал возможности всплыть. Обвязал его веревкой, взятой с собой в Париже, и другим концом обмотал себе шею. Посмотрел на лазурный горизонт, облачка, на качающиеся вдалеке лодки, глубоко вздохнул и, проговорив: "Прости мя, Господи", твердой походкой направился в воду. Глубина наступала не сразу, но потом дно пошло быстро вниз, Николя скользнул в бездну, и его накрыло с головой.

Разноцветные пузырьки замелькали перед глазами. И дышать стало нечем. Захотелось всплыть, вырваться из плена, но проклятый камень не пускал на поверхность.

Дальше — тишина и провал.

А потом он увидел над собой бородатых мужчин в белом. И подумал, что это ангелы. Или даже архангелы.

Но услышал громкую французскую речь:

— Vif! Vif! (Жив! Жив!)

Кто жив? Николя жив?

Повертел головой. Да, действительно: он лежал на песке, весь мокрый, а кругом стояли мужики в простых робах. Видимо, его выловили в море и потом откачали. Негодяи. Кто их просил? Впрочем, значит, Богу не нужна еще эта жертва. Получается, позже.

Сел, почувствовал головокружение. Начал кашлять, сплевывать какую-то слизь изо рта. Водоросли, что ли? Неожиданно возник полицейский, начал спрашивать, что произошло, кто такой, откуда? Гумилев сказал на французском:

— Ничего, ничего. Всё уже в порядке. Это была ошибка.

Тем не менее его привели в участок, сняли показания. Без конца допытывались, не бродяга ли он. Николя сказал, что студент, учится в Сорбонне, но ему отказала девушка, и в минуту скорби захотел утопиться.

— О, любовь! — улыбнулся полицейский. — Кто из нас не топился от неразделенной любви? Я вас понимаю.

Но назначил штраф. Свой бумажник Гумилев не нашел — то ли выпал в воде, то ли свистнули мужики-спасатели, но в жилетном кармашке оказалась заначка — свернутая банкнота в двести франков. Этого хватило — и на штраф, и еще на билет в Париж (правда, третьим классом). Ехал сам не свой, в высохшей на жаре, но мятой одежде, непричесанный, бледный. Публика его сторонилась.

Возвратившись на съемную квартиру, молодой человек рухнул на кровать и проспал часов десять. А проснулся от стука в дверь. Отворив, не поверил своим глазам: на пороге стоял Андрей, Нюсин брат. Внял уговорам Гумилева и приехал в Париж учиться.

2.

Мировые события этих лет не коснулись семьи Горенко. Жили они преимущественно собственными заботами, занимались больше здоровьем, нежели следя за политикой. И какая политика в тихом, теплом Крыму, а потом в Киеве? Да, узнали о поражении России на Дальнем Востоке, об ущербном мирном договоре, по которому часть Сахалина отходила японцам. Ну, обидно, ну, стыдно, но не так, чтобы слишком — где он, Сахалин, и где Крым? Да, наслышаны о событиях 1905 года в Питере на Дворцовой и в Москве на Пресне. Кто-то называл это революцией, кто-то — мятежом. С интересом узнали о царском Манифесте, разрешавшем разные свободы. Хорошо, конечно. Но семейству Горенко-то что? Им в конечном счете ни лучше, ни хуже. И про выборы в Государственную Думу знали понаслышке: дети не участвуют, женщины тоже, а вообще от политики следует держаться подальше. Петр Аркадьевич Столыпин? Симпатичный, умный господин. Обещал процветание. Начал всяческие реформы. Пусть. Если сложится, будем только за.

После разрыва с Николя (тем, когда нашли двух несчастных дельфинов) Нюся, чтобы стало повеселее, предложила Андрею накануне его отъезда в Париж совершить велосипедное путешествие вдоль всего морского побережья — в Феодосию и обратно. Мама возражала — где они станут ночевать, чем питаться? — но наследники обещали уложиться в три-четыре дня, останавливаться в Ялте и Коктебеле у родичей и знакомых. Матери пришлось покориться.

Было славно: чудная погода, ласковое море, уморительные чайки, важно расхаживающие по берегу. Хлеб и молоко покупали у местных. В Ялте оказались в тот же день к вечеру, отдохнули в доме у приятелей (их глава семейства был морским офицером, капитаном второго ранга), а на следующее утро покатили дальше. В Феодосии жил двоюродный брат отца, и в его доме Нюся и Андрей также заночевали.