Искусство и жизнь

Что мне оказать об общедоступных развлечениях и не оскорбить при этом ваших чувств настолько, что вы откажетесь меня слушать? Во всяком случае, одно я должен сказать во что бы то ни стало, а именно, что не многое огорчает меня так, как развлечения, которые признаются достаточно хорошими для рабочих. Какая это бездарная трата — мало того, уничтожение — немногих крох их скудного досуга! И если вы возразите, что между развлечениями рабочих и средних классов нет резкого различия, то я должен с этим согласиться, присовокупив, однако, следующее: из-за самой природы развлечений, по необходимости общественных и предполагающих единый метод их организации и восприятия, более низкий уровень тянет за собой все наши публичные развлечения и превращает, в частности, наши театральные представления в такую жалкую демонстрацию актерской игры, какой никто, пожалуй, еще не видел.

Или другая близкая проблема — нынешнее состояние английского языка^{1}. Как часто мне говорили, что не следует писать литературно, если я хочу, чтобы меня понимал трудовой люд! Теперь на первый взгляд кажется, будто рабочий в этом отношении находится в лучшем положении, ибо язык наших гостиных или язык передовых статей представляет собой такую жалкую жаргонную мешанину, которая вряд ли может быть признана английским языком или языком вообще, и a priori можно было бы думать, что рабочие ждут, чтобы к ним обращались на чистом родном языке, но, увы, дело обстоит совсем наоборот. Мне говорят со всех сторон, что мой язык слишком прост, чтобы его понимали рабочие, и если я хочу быть понятым ими, то должен употреблять низкопробный газетный жаргон, язык (так сказать!) критиков и чиновников, и я почти вынужден верить этому, когда слышу, на каком языке говорят кандидаты во время предвыборной кампании и вообще политические деятели, хотя, разумеется, дело осложняется тем, что эти джентльмены вовсе не желают, чтобы смысл их слов был слишком ясным.

Итак, мне хотелось бы по возможности твердо держаться той мысли, с которой я начал, а именно что существует резкое различие между положением рабочего класса и классов, чуждых всякому труду, и что рабские находятся во всех отношениях в более низком положении. И тут мы сталкиваемся с так называемыми друзьями трудовых классов, которые говорят, что люди, занятые на производстве, находятся в таком плачевном состоянии, что если мы хотим добиться от них понимания наших целей, то должны снизойти в наших разговорах до их рабского состояния, а не говорить с ними просто как с друзьями или соседями, — как с людьми, словом. Я не могу и не хочу принять этот совет, но предполагаемая необходимость такого подхода обнаруживает, что, несмотря на все ханжество, классу хозяев достаточно хорошо известно одно: люди, которых они нанимают, — их рабы.

А это значит, что в сравнении с высшим и средним классами рабочие пребывают в условиях нищеты, и даже если бы их положение могло быть улучшено, даже если бы их заработная плата была удвоена, а их рабочий день сокращен наполовину, то все равно они будут находиться в состоянии нищеты, пока сохраняется их неравноправие сравнительно с другим классом, пока они находятся в зависимости от этого-класса, если только тот факт, что производство полезных товаров неизбежно связано с унизительными условиями жизни самих производителей, не стал законом природы.

Теперь я снова прошу вас серьезно задуматься над тем, что это значит, и, поразмыслив, вы отчетливо поймете, что такое положение обусловлено способом организации промышленности и той жестокой силой, которая поддерживает эту организацию. И дело, очевидно, не в наследственных различиях: в жилах аристократа этой страны, что бы он ни говорил, течет та же кровь, что и у приказчика в его имении или у сына его садовника. Внук или даже сын «человека, вышедшего в люди», может быть точно таким же утонченным, — а также таким же бездеятельным и глупым, — как и лицо, насчитывающее среди предков двадцать поколений титулованных глупцов. Равным образом никак нельзя сказать, как говорят некоторые, что все зависит от индивидуального дарования или энергии. Кто это говорит, тот фактически утверждает, что трудящиеся классы целиком состоят из людей, которые по своим личным качествам не поднимаются над низшим уровнем, а все лица, принадлежащие к буржуазному классу, выше этого уровня. Но, кажется, мне не удастся найти сторонников такой точки зрения среди тех, кто сам не опустился ниже самого низкого уровня. Нет, если вы задумаетесь над различием в положении производящих и непроизводящих классов, то будете вынуждены допустить, во-первых, что это зло, а во-вторых, что оно вызвано искусственными причинами, привычками, которые могут быть направлены человеческими законами по более разумному руслу и могут быть ликвидированы, что предоставит нам свободу работать и жить в соответствии с законами природы. И если вы придете к этим двум выводам, то в таком случае вы либо должны принять социализм как базис для создания нового положения вещей, либо должны будете найти вместо него какую-то лучшую основу; с нынешним социальным базисом вы можете примириться, если решитесь сказать, что не ищете лекарства от недуга, который, как вам хорошо известно, поддается исцелению. Позвольте мне еще раз обрисовать существующее положение по возможности четко, а затем попытаемся выяснить, к какому же лекарству прибегнуть.

Общество сегодня разделено на два класса: на тех, кто полезен обществу, и на тех, кто бесполезен. Те, кто полезен, находятся в неравном положении в сравнении с теми, кто бесполезен. Среди людей полезного класса существуют различные градации, начиная с положения, худшего чем у дикаря в странах с хорошим климатом, вплоть до положения, которое не намного ниже низшего уровня бесполезного класса. Однако общее правило таково: чем безусловно полезнее труд человека, тем хуже его положение, — например, сельскохозяйственные рабочие, занятые выращиванием для нас совершенно необходимых продуктов питания, беднее всех наших рабов.

Представители этого униженного и полезного класса не лишены, однако, надежды. Надежда эта в том, что если им повезет, то они, возможно, перестанут быть полезными и в этом случае будут вознаграждены привилегированным положением с присущими ему беспечностью, удобствами и уважением и, как наследство, смогут передать это положение своим детям. Проповедники из среды бесполезного класса (который управляет всем обществом) весьма красноречивы, призывая представителей полезного класса к реализации этой надежды как к долгу благочестия. Среди всякой бессвязной болтовни они говорят: «Друзья мои, бережливость и трудолюбие — величайшие из всех добродетелей, самым неустанным образом укрепляйтесь в них, и наградой вам будет положение, которое даст вам возможность отбросить как бережливость, так и трудолюбие».

Ясно, однако, что представители бесполезного класса не стали бы проповедовать такую доктрину, если б она находила широкое применение, ибо это привело бы к все большему и большему сокращению полезного класса и мир погиб бы из-за того, что никого не осталось бы, кто производил бы товары. Короче говоря, приходится сказать об этой надежде: «Что проку в ней для столь многих?» И все-таки эта иллюзия доставляет утешение тем, кто бесполезен.

Существующее социальное устройство представляется мне заблуждением (я не хочу употреблять более резких слов) — в такой мере заблуждением, что даже если бы его изображали как неповторимое, то и тогда все равно я настаивал бы, что каждый честный человек обязан выступать против такого устройства. Примириться с ним могут, с одной стороны, лишь коварные деспоты, заинтересованные в нем, а с другой стороны, малодушные и беспомощные рабы этих деспотов, причем презрения достойны и те и другие. Этот мир, если его нельзя перестроить, не нуждается в иной преисподней.

Но обратите внимание на то, что все люди действительно допускают возможность перестройки мира. Только некоторые не хотят этого, потому что живется им в нем легко и бездумно, а другие так изнемогают от работы и живут столь убого, что у них нет времени думать и не хватает душевных сил на что-то надеяться. И все же я скажу вам, что если бы между двумя этими группами людей не было вражды, то мир мог бы быть исцелен, и тогда даже родился бы новый мир. Но посудите сами, сколько смертей и крушений, огня и крови сопровождало бы рождение нового мира.

Доводы и призывы поразмыслить об этом и оказать сознательную помощь рождению лучшего мира должны быть обращены к людям, находящимся между двумя этими ужасными порождениями нашей системы — слепым деспотом и его слепым рабом. Я обращаюсь поэтому к тем представителям бесполезного класса, кому стыдно за свое положение, кто начинает понимать, что преступно жить, ничего не производя, и кто посвятил бы себя плодотворному труду, если бы только сумел. Вместе с тем я обращаюсь к тем людям из полезного класса, которые, может быть, по особому счастью или, скорее, благодаря решимости, благодаря тому, что они жертвуют небольшим досугом или немногими радостями, оставленными им нашей системой, в состоянии размышлять о своем положении и ощущать неудовлетворенность им.

Всем этим людям я говорю: «Вам хорошо известно, что против нынешнего социального недуга должно существовать лекарство. Природа повелевает всем людям трудиться, чтобы жить, и от этого может уклониться лишь человек или класс, который заставляет других работать вместо себя; и, на самом деле, существует меньшинство, которое принуждает, и большинство, которое заставляют трудиться, и действительно это большинство должно работать, иначе мир застынет на месте. Лекарство, несомненно, находится здесь, в пределах вашего зрения, ибо с какой стати большинство должно позволять меньшинству принуждать его делать то, что сама природа повелевает делать всем? Ведь только из-за предрассудков и невежества люди могут с этим соглашаться, ибо, заметьте, существование привилегированного класса, живущего за счет другого, предполагает, что между ними идет постоянная борьба. Все, что низший класс может сделать, дабы улучшить свое положение за счет привилегированного класса, он может и должен сделать подобно растению, которое само собой тянется к свету. Но цели этого класса должны быть соразмерны его свободе от предрассудков и его знаниям. Если он невежествен и полон предрассудков, то будет стремиться всего лишь в той или иной мере улучшить свое рабство; когда же он перестанет быть невежественным, то поставит своей целью сбросить с себя рабство раз и навсегда.»