Искусство проклинать

— Зло. Это было Зло. Дан уничтожил самого страшного противника Братии за последние пятьдесят лет. Это чудовище натворило столько…

— Это был не человек?

— Человек. Старик, седой и сгорбленный. По виду — развалина.

— Ты, что, его видела? Ты тоже была там?

— Я его видела ещё в свои молодые годы, давно… Он и тогда был старик… Я не знаю всего, Тина. И не хочу вспоминать даже того, что знаю. Его больше нет. Память о нём проклята, а его последователи по всему свету — теперь просто пародия на былую силу.

— Хорс его последователь? Дан из-за этого попал в город?

— Хорс возвысился в своём тёмном ремесле случайно — такое бывает. Особенно, если наследственность подходящая… А Дана специально послали долечиваться сюда, потому узнали, что здесь стало нечисто.

— Кто же это узнал? И не слишком ли просто решаются вопросы о переводе военнослужащего туда, куда ему нужно?

— Везде есть верные люди, Тина. Они умеют выполнять свой долг.

Мне почему-то, вспомнился отец Павел, попавший в немилость из-за Маринкиной смерти. Я плохо его знала, но видела часто. Невысокий, спокойный, выдержанный и задумчивый, в очках, которые он иногда снимал, прогуливаясь с дочерями по скверу в Новом городе… Он был примерно моего возраста и вполне органично смотрелся как в рясе, так и в простых джинсах. Даже — спортивно, я бы сказала… Интересно, он знал, что творится рядом с ним? Почему я думаю, что знал? И почему меня не покидает мысль, что он может иметь отношение к Братии? Я не видела его рядом с приехавшими Целителями, но на похоронах он, кажется, был. И был очень расстроенным.

— И здесь связи… Да, земля круглая.

— Все люди — люди, ты сама так часто говоришь, милая. И о тебе теперь уже знают там, где надо, и молятся за тебя. И ты о многом получишь точные сведения, если примешь миссию.

— Миссию? Это что — навсегда? Жить по определённому уставу, выполнять предписания, отчитываться?

— Нет, конечно, девочка, нет! Разве Дан был похож на подотчётного? У тебя будет обычная жизнь — своя собственная, и всё остальное, как тебе угодно. Твой духовный брат, которого ты выберешь, станет молиться за тебя и поддерживать. Он — твой Брат перед Братией и Богом, и ты можешь никогда не увидеться ни с кем, кроме него. Он скажет тебе о том, где ты нужна, или ты ему сообщишь о своих проблемах, касающихся миссии. Ты можешь отказаться в любой момент, или обойтись одним единственным боем. Ты всё равно для него родная, навсегда.

Братия ценит выше себя каждого Бойца и Защитника, и даёт ему Брата только для того, чтобы сберечь. Человек, способный вынести настолько тяжёлый бой — драгоценность, своим подвигом он делает мир лучше, а окружающих — чище. Ты понимаешь меня, девочка?

— Да… Баба Саня, а ты Боец?

— Я — Опора, Тина, а Боец — по мере сил, очень посредственный. Раньше была сильней, теперь ослабела, после стольких потерь. А у тебя всё наоборот, Тина. Ты от потерь только мужаешь. И не боишься… Даже опытные Бойцы боятся, Тина, и перебарывают себя. А ты не боишься…

— Я тоже перебарываю… Если не боюсь — значит, ума маловато… Баба Саня, главное, что мной движет в данный момент — желание мести. Поэтому я и не боюсь. Почти. Это же грех — месть. Как на это смотрит Братия?

— Для определения греха есть церковь, Бог. Братия — для страшнейшего из грехов — Зла. Я произвела над Даном обряд, и моему Брату даже не пришло в голову, что он может меня судить. Он только попросил разрешения отмаливать это перед Богом, если я сама считаю, что согрешила..

— И кто будет мой Брат? Когда я его увижу?

— Ты выберешь сама. Но за тебя уже кладёт поклоны отец Андрей. Он был Братом Дана. Если ты согласишься на его целительство — это будет честь для него. Он так сказал.

— Как он может считать честью молиться за незнакомого человека? Он меня совсем не знает.

— Он судит по делам. Я писала о тебе. И с Даном они тоже это обсуждали, я не сомневаюсь. Я только не знаю, что они решили конкретно.

— Всё равно нам надо увидеться, узнать друг друга.

— Он тебя видел, Тина. Он отпевал Дана.

— Старший из них? — Я вспоминаю печальные глаза, морщины на тёмном, узком лице, густую седину в смоляных волосах и бороде, худые, костлявые пальцы благословляющей руки. Мягкое невесомое прикосновение к моему плечу во время прощания… Брат…

— Да это мне честь, а не ему. Благородный, почтенный человек, вдвое старше.

— Ему только сорок три, Тина. Дан у него был четвёртым. Три бойца, один Защитник… Это тяжкое бремя.

— Я согласна, Баба Саня, напиши ему об этом. Только напиши, что это для меня — честь. Так и напиши: честь и надежда. И ещё я очень хочу с ним повидаться. Это возможно?

— Да, но не сейчас. Они приедут, и у нас будет поддержка.

— Я не могу ждать, Баба Саня, я уже сказала… Честное слово: я не могу! Я не буду ждать… Вспоминай все обряды и наставления, которые производились с тобой, и Даном, и начинай, прямо сегодня. То, чего я не узнаю, само придёт, по необходимости.

— Что ты городишь, девочка! Само придёт! Люди годами учатся, а готовятся — месяцами… Я не имею ни сана, ни права тебя готовить.

— Представление имеешь — и достаточно. Не было бы этого — я всё равно бы пошла! И без Алексо — тоже. Так что не спорь, Баба Саня. Делай, что умеешь, учи тому, что знаешь, пиши обо всём… Но ждать я не буду.

Возражений и уговоров я слушать не стала, и Баба Саня уступила. Не скажу, что я всё схватывала на лету, но я очень старалась. Тексты мне давались сравнительно легко, некоторые правила — тоже, остальное — посложнее. Особенно тяжело было с отрешением от суеты и самоуглублением, но за это я не беспокоилась: я человек момента. Когда придёт настоящая необходимость, я забуду даже своё имя. Главным станет только цель. Я так умею. Я знаю, что — месть это блюдо, которое надо подавать холодным… Но моя миссия не может быть местью. Она — возмездие.

Глава 25

Баба Саня ревниво наблюдала за моими банно-спортивными оздоровительными мероприятиями, но против ничего не имела. Массажа и прочих процедур от Дока она тоже не отменяла. Док относился к моему рвению и послушанию с некоторой подозрительностью, хотя и был доволен. На Зойку он не жаловался. Она вела себя тихо, и старательно выполняла работу, которую ей доверяли. Я находила для неё десяток-другой минут, и она всегда дожидалась их с ангельским терпением.

— Тина! А я тебя жду. У Дока больной, а я знала, что ты подъедешь… Хочешь чаю?

— Давай, сегодня сыро. Продрогла… Ну, как ты, обживаешься?

— Да… И не тяжело нисколько, хотя, бывает, передохнуть некогда. Зато и раздумывать тоже времени нет.

— Ну, это ты зря. Думать никогда не помешает.

Мы поднимаемся в дежурку на втором этаже — здесь у Дока кабинет и крошечный чуланчик, где Зойка спит и переодевается. В комнату, длинную и узкую, вошли только кушетка, типовой больничный шкафчик и тумбочка между постелью и стеной.

— Так мысли-то какие, Тина! Одни ужастики… Ты с чем будешь? У меня варенье малиновое есть, хочешь?