Искусство рисовать с натуры

На выставке были представлены, в основном, портретные работы, и, переходя от картины к картине, Наташа не переставляла удивляться разнообразию выразительных средств, использованных художником, чтобы подчеркнуть ту или иную червоточину человеческой натуры. Одни лица были гротескно уродливы, другие же настолько красивы, что это вызывало недоумение — такой красоты просто не могло существовать в природе — и тут роль играли не внешние черты, а выражение глаз и лица, поза, какие-то детали второго плана. Так, при взгляде на портрет женщины в белом парике и темно-красном платье восемнадцатого века с безупречно правильными чертами лица, Наташа как-то сразу поняла, что эта женщина очень любила наблюдать, как забивали до смерти ее крепостных девушек, хотя на поясняющей табличке было написано совсем другое. С другой картины смотрело жуткое жапободобное существо, вокруг которого сладострастно обвилась огромная золотая змея, — скупец и накопитель, ради денег готовый на все, продавший двух своих дочерей в столичный бордель. На третьей картине вообще нечто кошмарное — женщина с телом паука и длинным извивающимся языком — сплетница и интриганка, сгубившая немало людей. На четвертой — мужчина с выражением неописуемого экстаза на лице и множеством длинных рук, которыми он обнимал самого себя, — самовлюбленный эгоист, холодный и равнодушный к окружающему миру.

Одну из картин Наташа разглядывала особенно долго. На ней была изображена молодая женщина в старинном платье — Наташа точно знала, что молодая и, кроме того, очень красивая, хотя вместо лица у той была лишь безликая туманная дымка — без единой черты. Женщина была нарисована по пояс и стояла, вывернув ладони к зрителю, кончиками сомкнутых пальцами вниз, — как на старых иконах, только наоборот, — и ладони были выписаны с фотографической точностью — каждая линия, каждый изгиб — по-видимому, художник придавал им особое значение. На секунду Наташе показалось, что она смотрит не на картину, а в окно, по другую сторону которого стоит женщина, прижав ладони к стеклу, и так же внимательно смотрит на нее. Видение было настолько отчетливым, что Наташа, зачарованная, подняла руки ладонями вперед, так же опустив кончики пальцев вниз, и потянулась ими к нарисованным ладоням, почти готовая ощутить их тепло сквозь мертвый холод стекла…

— Девушка! А картины трогать нельзя!

Вздрогнув, Наташа опустила руки и оглянулась, виновато моргая, а к ней уже подходил тот самый единственный посетитель. Его лицо не было сердитым, скорее заинтересованным. Кожаные шлепанцы с каждым шагом неприлично хлопали по музейному полу.

— Что это вы делаете? — осведомился он, остановившись рядом и внимательно ее разглядывая сквозь очки с маленькими стеклами в золотистой оправе. От него исходил сильный запах дорогого одеколона и табака. Темные волосы аккуратно зачесаны назад с высокого лба, строгое лицо человека, уже шагнувшего за сорокалетний рубеж, в руке черная кожаная барсетка. Вообще, человек имел бы сугубо деловой и солидный вид, если бы не совершенно не солидные короткие шорты.

— Да ничего, смотрю, — ответила Наташа, сердито подумав, что мямлит, как школьница, которую директор отловил на курилке. — Забавные картины.

— Забавные?! — человек изумленно приподнял брови. — Такое определение мог бы дать ребенок, но не взрослая женщина, которая настолько прониклась картиной, что пыталась стать ее отражением.

Наташа с досадой почувствовала, что краснеет.

— Я не это хотела сказать. Не забавные. Просто…ну… — она едва удержалась, чтобы не пожать плечами.

— Понимаю, — неожиданно подхватил человек и улыбнулся на американский манер, показав все зубы, и Наташа чуть не отшатнулась — ей показалось, что человек хочет ее укусить. — Когда я первый раз увидел одну из картин Неволина, я испытал удивительно противоречивые чувства, подобрать словесное определение которым было невозможно. Да, понимаю. Но… не могли бы вы все же сказать… как организатору, мне интересно мнение жителя этого города. Вы — первый человек, который сегодня зашел в этот зал. Надо сказать, в других городах посещаемость была не в пример выше, а в Париже…

— В Париже… — с невольным восхищением повторила Наташа.

— Да, в Париже. Мы возили выставку во многие страны и везде успех. Представлять же Неволина в бывшем Советском Союзе — труд совершенно неблагодарный. Но, согласитесь, обидно, когда мастеров совершенно не знают на их родине, а восхваляют лишь за границей.

Наташа кивнула и снова стала смотреть на картину. Во внешности мужчины не было ничего отталкивающего, даже скорее наоборот, она была достаточно привлекательной, но, тем не менее, чем-то он ей не нравился, и долго разглядывать его и видеть ответный взгляд не хотелось.

— Что вы можете о ней сказать?

Наташа снова неохотно повернулась.

— О ней?

— Да, о женщине на этой картине. Как, по-вашему, что Неволин хотел показать? Вы знаете, как называется выставка?

— Да, «Антология порока». Я понимаю, о чем вы, — Наташа сжала губы, недоумевая, почему солидный организатор так заинтересовался ее персоной. — Я думаю, эта женщина — воровка. Видите ее руки. Они нарисованы так по особенному… вот посмотрите, вон там портрет убийцы, там даже табличка есть, но его руки нарисованы совсем по-другому… и еще… нет, мне кажется, что эта женщина воровала и так, что не могла остановиться. Я так же думаю, что женщина в этом не виновата — она была больна. Думаю, она страдала клептоманией. Так что, картина выпадает из общей подборки — на ней не порок, а болезнь. И еще — у женщины совершенно нет лица. Я думаю, художник не стал рисовать его, потому что боялся нарисовать его слишком хорошо, нарисовать его добрым, человечным. Не смог бы нарисовать его плохим. Он ведь хотел изобразить только плохое, правда. А хорошее могло испортить картину. Я думаю, эта женщина была очень дорога Неволину.

Человек неожиданно присвистнул, и свист прозвучал в большом наполненном картинами и эхом зале пронзительно и совершенно нелепо.

— Поразительно! — он посмотрел на Наташу с таким неподдельным изумлением, что она поежилась. — Вы, конечно, прочитали вот это?

Он протянул руку и постучал ногтем по табличке на картине. Наташа, покачав головой, наклонилась к картине и пробежала глазами надпись на табличке: Анна Неволина. Имя и фамилия. И все. Никаких комментариев.

— Я ничего не читала, — твердо сказала Наташа и снова посмотрела на картину. Неожиданно у нее в голове мелькнула смелая мысль: а я, смогла бы я так? ведь я тоже пыталась рисовать изнутри и тоже всегда получались какие-то образы, особенные, страшные. Ведь я, чего там, рисую в похожей манере, конечно, не так, но очень похоже… Потому-то от этих картин у меня и ощущение такое, словно встретила дальнего родственника.

— Но как вы узнали, что на картине изображена его жена? — не унимался человек.

— Я же вам только что объяснила, — ответила Наташа, не поворачивая головы.

— Вы художник?

— В какой-то мере да, — Наташа улыбнулась, подумав, что подобрать точное определение к тому, чем она сейчас является, довольно сложно. — Мне очень нравятся эти картины, хоть и то, что на них изображено, омерзительно. Я бы хотела познакомиться с этим Неволиным.

— К сожалению, это невозможно. Я бы и сам не упустил такой шанс, — он снял очки, достал носовой платок и начал тщательно и вдумчиво их протирать. — Но Андрей Неволин умер в конце восемнадцатого века. Кстати, при очень загадочных обстоятельствах, но, согласитесь, для такого человека естественно, что его смерть окружена тайной. Вы правда ничего о нем не знаете?

— Да, — Наташа, с трудом оторвав глаза от Анны Неволиной, перешла к следующей картине, на которой какая-то женщина, совершенно обнаженная, сверкающая драгоценными камнями — на руках, на шее, в русых волосах — изогнулась в немыслимой позе, улыбаясь гротескно огромным ртом. Глаз у женщины не было — их место затягивала гладкая белая кожа.

— Я бы мог вам многое рассказать о Неволине, — произнес человек за ее спиной. — Я занимаюсь его творчеством много лет. Очень интересный человек, уж поверьте мне.

Наташа повернулась и молча посмотрела на него, ожидая продолжения с какой-то обреченностью. Продолжение последовало незамедлительно.

— Давайте познакомимся, все-таки, неудобно как-то общаться, не зная имени, даже, как-то невежливо, — человек вернул очки на место и протянул ей руку. — Лактионов, Игорь Иннокентьевич Лактионов.

— Наташа, — она прикоснулась ладонью к его руке, и пальцы Игоря Иннокентьевича быстро и сильно сжались вокруг нее и тотчас исчезли. Пожатие отчего-то напомнило ей акульи повадки — быстро укусила — быстро отскочила.