Испанцы трех миров

Но темный свод отбрасывает с силой за разом раз, пока мятеж убогий не обескровит каменная балка. И падает комок, уже бескрылый, и кровью истекает на пороге, еще дрожа порывисто и жалко.

*

Я снова у моста любви, соединяющего скалы, — свиданье вечно, тени алы — забудься, сердце, и плыви. — Мне за подругу вода речная: не изменяясь, не изменяя, она проходит, и век не минет, и покидает, и не покинет.

ЛЮБОВЬ

Не будь же слеп! Не поцелуй руки, целуя хлеб!

*

Женщина! Сухая береста! Сноп огня и следом — пустота…

*

И снова перед толпой про чьи-то черные очи заводит песню слепой.

*

Я узнал его, след на тропинке, по тому, как заныло сердце, на которое лег он печатью. И весь день я искал и плакал, как покинутая собака. Ты исчезла… И в дальнем бегстве каждый шаг твой ложился на сердце, словно было оно дорогой, уводившей тебя навеки.

*

Был ее голос отзвуком ручья, затерянного в отсветах заката, или последним отсветом закатным на той воде, которая ушла?

БЕЛОЕ ОБЛАКО

Ты мертвое крыло — но чье? — не долетевшее — куда?

*

Что с музыкой, когда молчит струна, с лучом, когда не светится маяк? Признайся, смерть, — и ты лишь тишина и мрак?

ЮГ

Бескрайняя, жгучая, злая тоска по всему, что есть.

*

Немая птаха, пойманная смертью, как смотришь на меня ты жалким оком — чуть розоватым, тусклым угольком — из-под совиных лап ее незримых, как смотришь ты… да если бы я мог!

*

Я как бедный ребенок, которого за руку водят по ярмарке мира. Глаза разбежались и столько мне, грустные, дарят… И горше всего, что уводят ни с чем!

*

Не забывай меня, нечаянная радость! Чему когда-то верилось — разбилось, что долгожданным было — позабылось, но ты, неверная, нечаянная радость, не забывай меня! Не позабудешь?

*

Я не я. Это кто-то иной, с кем иду и кого я не вижу и порой почти различаю, а порой совсем забываю. Кто смолкает, когда суесловлю, кто прощает, когда ненавижу, кто ступает, когда оступаюсь, и кто устоит, когда я упаду.

*

Я успокаивал долго и убаюкал как мог, а соловей за стеною даже к утру не замолк. И над постелью звенели, тая, как вешние льды, самые синие звезды, все переливы воды. «Слышишь?» — я спрашивал. «Слышу, — голос, как дальний отлет, сник и приблизился снова: — Как хорошо он поет!» Можно ли было иначе слышать разбуженный сад, если душа отлетала, силясь вернуться назад, если с последним усильем стало светлей и больней видеть последнюю правду и потерять себя в ней? Можно ли было иначе там, на исходе своем, слышать уже ниоткуда слитно со всем бытием?

СМЕРТЬ

Остановились чаши на весах: одна в земле, другая в небесах.

*

Ты мертва, почему же печаль, как живая, из очей твоих смотрит, по-прежнему черных?

ТИХАЯ ДОЛИНА

Над темною правдой могильного сна, как серая роза, растет тишина. Для крови — обитель, для веры — исход; вошла она светом в молчание вод. И вечно живое притихло в волне с людским одиночеством наедине.

УТРАТА

Бесконечна ночь утраты, и темна стезя. Умирающий уходит — и вернуть нельзя. Он все дальше от надежды на пути своем. Но несбыточней надежда умереть вдвоем. И не легче пригвожденным к одному кресту. Все равно уходит каждый на свою звезду.

МОЯ БЕДНАЯ ТОСКА

То, что стелется, — туман, а не река. И волна его растает, как тоска. То, что реет, — это дым, а не крыло. Он редеет — и становится светло. То, что мучит, — не душа, а только сон. И все темное развеется, как он.

ЭТА БЕЗБРЕЖНАЯ АТЛАНТИКА

Бездна одиночества одна. И один идешь к ней издалека одиноко, как одна волна в одиноком море одинока.

ПРИМЕЧАНИЯ

ПЛАТЕРО И Я

Перевод осуществлен по изданию: Juan Ram'on Jim'enez. Platero y yo / Ed. de Michael P. Predmore. Duod'ecima edicion. Madrid, C'atedra (Letras Hisp'anicas). 1989.

1. Была-а-а я графи-и-ине-е-ей… — начало детской хороводной песенки: