Испанские поэты XX века

Луна сквозь туман волнистый ласкает взглядом мимозы желтые кисти перед фасадом. Луна и мимоза — очарованье кладов заговоренных! — разливают золото и прохладу средь слез зеленых. И мнится птице — во сне алмазном — звенит над садом, и вдруг дробится в стекле атласном алмаз рулады.

* * *

«Казнить захочешь, так казни!..»

Казнить захочешь, так казни! Но все ж, господь, повремени… О, ради звонкого светила, и бабочки золотокрылой, и ради трели соловья, и придорожного репья, и ради рощи апельсинной, и роз, и звезд на небе синем, и ради сумрачной сосны, и перламутровой волны, и ради губ, как вишня, красных, и ради глаз больших и ясных… меня казнить повремени! …Но коль захочешь — то казни…

СПОКОЙСТВИЕ

Полночь, спасибо! Все замолкает… Отдых какой, отрада какая! Бриз над полями тихо летает. Дышит спокойствием даль морская… В небе застыла звездная стая, трепетно-белая и золотая… Полночь, как славно! Все замолкает… Дремлют слова… Болтовня пустая с губ простодушных, как днем, не слетает, в скучные фразы звуки сплетая. Рот запечатан. Отрада какая! Полночь, спасибо! Все замолкает… Видится мне страна колдовская, разум, наполненный болью до края, от повседневности отвлекая — плач колокольный, толпа людская… Вышел я в полночь… Все замолкает… Ветер язычества, мир окрыляя, веет повсюду. Дол населяют древние мифы… Листья листая, дуб шелестит прелюдию рая… Полночь, спасибо! Все замолкает… Отдых какой, отрада какая!

ЗОЛОТО И МАВР

Девушки, три первоцвета (о лето дворов андалузских!) — как три источника света… Светлого солнца ласка, светлой звездочки ласка (песня, шелк и покой), светлого моря ласка. Первой достанется клад золотой, третьей достанется мавр молодой (мак ярко-красный, палубы пляска, вечная сказка…). А сердце мое отдам я второй.

СВЯТАЯ НЕДЕЛЯ {14}

Процессия течет. И простофили и сивиллы идут к голгофе чередой; за ними — смерть сама, пространство… время… и с эскортом дюжих альгвасилов кортесов депутат — на наши головы чума. О депутат! О раб автомобиля и котурнов) Сатурна не боишься ты? Не слышишь разве, как Вольтер в божественной ночи хохочет громко и бравурно над микрозвездами микровысоких сфер? Святая Вера… Магдалина… Ветер над свечами. В углу пописал ангелок. Покой и лунный свет. И, завершая маскарад, в торжественном молчанье шагает за Надеждой весь муниципалитет.

* * *

«Когда романтическая симфония отзвучала…»

Когда романтическая симфония отзвучала, и на клавиши лепестком туберозы упала рука, рояль еще долго Шубертом бредил, и струны качала полная аромата меланхолическая река. Промолвила Бланка: — Немцы, по-моему, скучноваты… — А жена адвоката — о музы! — зевнула: — Тоска! — Лучше других Бетховен, у него хороши сонаты, — сказала кубинка Роса с самомнением знатока. У меня накипали слезы; я ничего не ответил, от них убежал я в сад — побродить среди свежих роз… И зеленой печальной ночью в саду я Шуберта встретил, кавалера небесного ордена белых звезд.

РОСТОВЩИЦА

Серебряной ночью, под сводами Райского Треста, она побрела, когда ключ повернулся в замке, к агентам небесным — себе обеспечить место на старом, как мир, уплывающем вдаль челноке. Рихард Штраус ^{15} , когда бы он только сумел вдохновиться этой старостью трудной, угасшей во мраке ночном, посвятил бы ей пьесу, наверно: «Одной ростовщице, с пожеланьем покоя блаженного в мире ином». Жаль, что небо не банк, не песеты небесные звезды — долговые расписки с собой захватила она! …Но зато ей достались бесплатно дочерние слезы — их в тенета могильной травы заманила весна.

КАТОЛИЧКА

Опускает долу глазки тараканьи и — в экстазе — жидкого белка нежней, только… сердце у нее, как твердый камень, потому что небо равнодушно к ней. Уважает сильных мира. Но, бедняжка, в собственном дому она почти что нуль… Эту деву — ах! — увидеть бы в рубашке! — запах бани и начищенных кастрюль. Сосчитает кур. Прикинет, подытожит. Не несется? — Так под нож ее, под нож! Яйца дороги на рынке? Ну и что же, — ведь курятина дороже… Ты живешь нелегко, моя соседка! Сердце это жаждет света, ждет пресветлого Христа!.. Вперемешку все… Подобье винегрета… А в желудке — ежедневно — скукота!

НАВАЖДЕНИЕ

В солнечном мареве, радужном, светлом и зыбком, тают и тонут цветы на весеннем лугу; ты убегаешь и каждым движением гибким легкость античную воссоздаешь на бегу. Синей тесьмой горизонт золотой опоясан, и в идиллическом шуме гигантской сосны — из-за холмов приходя отголоском неясным — всплески морского волшебного гимна слышны. Лесбос ^{16} ли это?.. Иль, может быть, Крит ^{17} ? Иль Китира ^{18} ?.. Время сместилось… Реальности блекнут черты, снова кентавры встают в дуновенье зефира, я — Аполлон, и Дианой мне видишься ты.

* * *

«Над крышами скользнув, течет поток червонный…»

Над крышами скользнув, течет поток червонный, в бездонной синеве разбрызгивая злато; счастливые цветы, разлив зеленых листьев, весна хмельных полей — все золотом объято. Поля хмельной весны облиты позолотой — червонною тоской далекого заката; над платиной речной прохлада луговая, пернатых суета и ветерок крылатый. Я — словно обнажен. Я — золота частица… Язычником бы стать, среди нетленных статуй вне времени бы жить — бездумно, бестревожно — и быть сильней богов, огромнее заката…

ПЕЧАЛЬНЫЙ ЗИМНИЙ ОТЛИВ

Суденышки малые у причала; стала река унылой канавой с кровью темнее сажи… Тиной покрыты пляжи; к закату похолодало… В сумерках ветер стонет горестно и протяжно. Матросы сошли на берег, руки в карманах, в зубах у каждого трубка… В тиши неприветной намокшие чайки выныривают из тумана и громко горланят, кружа над крепостью ветхой. Падает вечер; на небе свинцовом, хмуром ни звезд, ни луны. Из прокопченной харчевни — сквозь меланхолию стекол — видна гравюра: чернеют баркасы в черном порту вечернем.