Испепеляющий ад

"Обступают со всех сторон. И как еще! — подумал Шорохов. — И какой там будет у них обо мне разговор? Или был? Что решили?" Спросил:

— Когда вы туда отбываете?

— Завтра. Целой командой. В одиночку сейчас ездить нельзя.

— И где квартирует штаб корпуса?

— В Мечетинской. Отсюда семьдесят верст. Может, и вы со мной? Было бы очень приятно. Вы их поставщик. Примут вас там, я уверен, прекрасно.

— Нет, — ответил Шорохов.

Еще раз стоять под презрительным взглядом Родионова смысла не было. И что отвечать на вопрос о судьбе Синтаревского? А где документы, полученные от Плисова? Свалить на миссию: "Все туда передал". Через того же Моллера проверят… Встреча с Мамонтовым нужна. Но где-то за пределами штаба корпуса.

— Нет, — повторил он.

Моллер вопросительно смотрел на него. Допрос? Может и это. Пришлось пояснить:

— Мне надо в Екатеринодар, потом в Новороссийск. Из-за того, что я застрял в Ростове, а потом здесь, очень много потеряно времени. И, значит, денег, скажу вам. Торговля! Вообще-то вы правы. В корпусе генерала Мамонтова я бывал. В интендантстве там меня знают. Если, конечно, народ в нем не переменился.

— Увы, — подхватил Моллер. — Обещать этого совершенно нельзя. Полгода боев… Но связь с вами я бы терять не хотел. Могу предложить одну небесполезную вещь: адрес в Екатеринодаре, где вы всегда можете остановиться. Улица Михайловская, дом Титова, спросить войскового старшину Ивана Сергеевича Закордонного. Сошлитесь на меня. Примет как родного. Лучше всяких гостиниц. Я всегда у него останавливаюсь. Святого характера человек: пьяный спит, трезвый молчит. Из свиты генерала Букретова, атамана Кубанского войска. Сейчас он в отпуске на лечение… Запомнили? Михайловская, дом Титова.

— Запомнил. Спасибо. Закордонный Иван Сергеевич.

Моллер поднялся из-за стола. Шорохов сделал то же самое. Сказал:

— Но у меня к вам одна просьба, Генрих Иоганнович. Как понимаю, вы единственный, кто может удостоверить мою личность. Теперь вы уезжаете.

Моллер приятельски положил ему на плечо руку:

— Очень просто. Завтра начальник штаба дивизии с готовностью прикажет выдать вам документ, что вы заготовитель Управления снабжений, что вы и ваши люди освобождены от воинской службы, ну и так далее. Советую отъезда не задерживать. События назревают крупные. Бог знает, чем они завершатся. До Екатеринодара больше трехсот верст. Ехать поездом? Доедете ли?

— Это я знаю, — проговорил Шорохов.

Но думал-то он о том, что значат слова Моллера: "вы заготовитель Управления снабжений". Случайная оговорка? Скорей всего знак того, что за участие в последней афере с Ликашиным, преследовать его больше не собираются. А, может, напротив, загнали в ловушку. Верней, сам он в нее себя загнал, когда офицерику от контрразведки представился интендантским агентом корпуса Мамонтова.

* * *

На рассвете следующего дня в экипаже, запряженном парой лошадей, возвратился Скрибный. Пьяный, в изодранном кургузом полушубке. Рассказал: на разъезде возле Тихорецкой поезд, в составе которого были его вагоны, атаковали «зеленые» — партизаны, скрывающиеся в лесах.

— Нефть горела, вагоны с патронами. Ну и наше там. Как спички в костре.

— Была бы жизнь, — начал утешать Шорохов. — Из-за того, что потеряно безвозвратно, душу себе никогда не трави. Наживем. Экипаж откуда у тебя?

— Я как зверь сейчас, — ответил Скрибный. — Любого зубами рвать могу.

— Приди в себя, отдохни.

Скрибный сидел с окаменевшим лицом.

— Завтра подумаем, что делать дальше. Лошади добрые. В Екатеринодар покатим… Были мы с тобой бедняки, были богатые… Деньги, что ты мне дал, еще все у меня…

— Душа убита, — Скрибный скрипнул зубами. — Одна зола осталась…

ЦЕЛУЮ НЕДЕЛЮ тянулись в бесконечном ряду возов с беженцами, лазаретными фурами, подолгу стояли у каждого моста. От медленности движения, от сознания постоянной скованности, Шорохов устал, пожалуй, не меньше, чем от всего остального, что выпадало на его долю в этой поездке. Скрибный деньги имел, притом немалые, спиртное добывал в любое время, пил до бесчувствия. Читать ему мораль было глупо, да и когда? Днем Шорохов сидел за кучера, ночью стерег лошадей. Подозрительного народа крутилось вокруг полно. Нагана он старался не выпускать из рук даже во сне.

Наконец начался Екатеринодар. Те же, что повсюду в городах, слепые от закрытых не только ночью, но и днем ставен, затаившиеся домишки; голые деревья за заборами; забитые телегами, тачанками, фургонами улицы и переулки. Толпы штатских, военных, детей, женщин.

Погода стояла солнечная, но с холодным ветром, неласковая.

У базара долго искали место, где можно стать с экипажем. Наконец как-то приткнулись.

— На час отлучусь, — сказал Шорохов. — Потом поедем на место. Патруль прицепится, отвечай: "Хозяин — заготовитель штаба Донской армии. Сейчас вернется".

— Хозяин, — с ненавистью повторил Скрибный. — Какой ты мне хозяин…

Дальше были ругань, пьяные слезы, обиды из-за Касторной (Что какое-то время ехали туда в разных вагонах: "Лакея нашел".) из-за поездок в Таганрог, Новороссийск. ("Землю носом по твоему приказу рыл".)

Шорохов слушал молча. Что-либо объяснять было поздно.

Дом в Сергиевском переулке он разыскал быстро. Мазанка в четыре окна. Широкие наличники двери покрывала вязь слов: "Егор Васильев. Скорняк". Были там

еще нарисованы шубы, шапки. На двери висел замок. Шорохов огляделся. Вокруг ни души. Толкнулся в ворота — закрыто. Калитка тоже на запоре. Что это значило? Явка сгорела? Условного знака связной ему не сообщил. Бейся теперь, как рыба об лед.

* * *

Дом Титова стоял удобно: двухэтажный, каменный, в глубине двора. Сараи, конюшни. Сам Титов, старик лет семидесяти, худенький, с трясущимися руками, нежданных

гостей принял с поклонами. Экипаж завели во двор, Скрибный начал распрягать лошадей. Шорохова Титов повел в дом, по пути говоря:

— Иван Сергеевич у себя. Отдыхают. Но вы входите. Они гостей любят. Такой человек. Чина немалого, уважение от казачества. Высокие господа заходят…

Закордонный занимал две комнаты. В первой из них в углах были свалены верховые седла, сбруя, на подоконнике — штабель из дюжины клеток с канарейками.

Шорохов подошел к ним. Птицы запрыгали, забились.

— Непуганые, — сказал за его спиной Титов.

Во второй комнате — она была побольше, посветлей — у стен стояли три койки, застланные серыми одеялами. Середину комнаты занимал обеденный стол. На скатерти из грубой холстины, вперемежку с бутылками, стаканами, тарелками были навалены куски хлеба, сала, скибки соленого арбуза, еще какая-то еда. На одной из коек спал рослый усатый мужчина в казацких шароварах с лампасами, в сапогах и в нижней рубашке. Он лежал на спине, щеки, усы его вздрагивали от храпа.

— Сами проснутся, — пояснил Титов. — Привычка такая. Сидели-сидели, — брык. Десяток минут вздремнут, опять на ногах.

Шорохов сел на первый попавшийся стул, откинулся на его спинку. Заснуть бы тоже хоть на четверть часа. Что все-таки делать, если явки не будет?

Настроение было скверное. Вымотали беспробудное пьянство Скрибного, бессонная дорога.

Титов ушел.

Закордонный неожиданно открыл глаза, приподнялся, вытянул голову в сторону Шорохова, спросил встревоженно: