Исполнитель
Шрифт:
— Меня не интересуют их моральные качества, ясно? Мне надо набрать сотню здоровенных парней, причём немедленно!
«Покупатель»-отборщик прохаживался между каторжниками, не стесняясь щупал мускулы, кое-кому заглядывал в рот. За ним следовал надсмотрщик, придавший своей свирепой морде почтительность. Кругом стражники в латах. Тычок пальцем, взмах плетью — и ещё один рекрут-гребец выдернут из строя. Рыцарь вздрогнул, когда отборщик ощупал его руки.
— Ты! Вышел из строя!
Закончив сортировку, «покупатель» обратился к отобранным.
— Почтенные господа! — стражники заржали. — Вам оказана великая честь:
Оказавшись наконец на грубо отёсанных нарах, Первей вытянулся, насколько это позволяли кандалы (каждого из узников приковали к железному кольцу).
«Родная, ты довольна?»
Шелестящий бесплотный плач.
«Ну ты чего? Родная, я пошутил!»
«Та девчонка, Яна, права тысячу раз. Над тобой измываются всякие ублюдки, а я не в силах тебе помочь. И всё из-за меня!»
«Ну перестань, не плач. Ты у меня такая умница! Что случилось, в конце-то концов? Я жив-здоров, еду в Эдинбург за казённый счёт. Но главное — я люблю тебя»
«Даже после этого?»
«Даже после всего. И знаешь, о чём я сейчас мечтаю?»
«О чём?»
«Вот настанет день нашей свадьбы. И вечером ты придёшь в нашу спальню, вся в белом…»
«Непременно в белом?»
«Непременно. Не перебивай мои гениальные мысли! Значит, придёшь, снимешь с мужа — меня то есть — сапоги…»
«Ого!»
«Да, примерно так. И я скажу тебе одно слово…»
Первей выдержал паузу.
«Какое слово?»
«А как ты мне тогда, на люгге: «Раздевайся!!!»»
Бесплотный шелестящий смех, не умолкающий долго-долго.
«Нет, ты совершенно невозможен»
Волны Северного моря оказались ничуть не меньше балтийских, а вернее всего ещё больше. Впрочем, это были лишь догадки Первея, основанные на внутренних ощущениях, исходящих из области желудка, так как видеть море из трюма галеры оказалось невозможно. Сотня каторжников, прикованных к скамьям — по паре на одно весло — стонала и кряхтела, и точно так же стонал и кряхтел весь корабль. Счастье ещё, что дул свирепый норд-ост, и корабль шёл под парусом, как птица, так что в услугах гребцов пока не было нужды. Рыцарь молился в душе, чтобы ветер не переменился на западный, и похоже, молился об этом не он один.
Всё прошло, как и предсказывал Голос. После обеда отобранным каторжникам выдали деревянные башмаки, набитые ветошью — неслыханная роскошь! — выгнали наружу и построили в колонну, и скованные длинной цепью узники двинулись в путь, сопровождаемые щёлканьем бичей конных стражников. Ночевали каторжники в каком-то длинном крепком сарае, при свете факелов и под неусыпным надзором многочисленной стражи, так что попыток побега или бунта не было. На рассвете кандальников опять покормили какой-то бурдой, и вновь погнали по грязной, ослизлой дороге. Дул холодный восточный ветер, промозглая сырость пробирала до костей, и грубая полосатая роба из толстой дерюги казалась сшитой из рыбьей кожи. А к вечеру второго дня впереди показались очертания Мальмё.
Уже в темноте каторжников загнали в какой-то подвал, добротный, каменный, с железными решётками на окнах-отдушинах и окованными железом дверями. И только утром, когда рассвело, их погнали в порт, где на свинцовой воде уже ожидала длинная узкая галера. На пирсе у них отобрали башмаки — зачем башмаки гребцам? —
и стали заводить в трюм, снимая с длинной цепи попарно, как рыбу с кукана. Внутри галеры уже глухо звенело железо — гребцов приковывали к скамьям.Потом был короткий переход через узкий пролив до Копенхавна, где на галеру погрузили припасы и грузы, и наконец, уже ближе к вечеру, на палубу взошёл посол со свитой — но обо всём этом кандальники, запертые в тесноте трюма, могли догадываться лишь по звукам, доносящимся с палубы. Застучал барабан, гребцы налегли на вёсла, и судно двинулось в путь.
Галера шла на вёслах целые сутки, гребли поодиночке, меняясь каждые два часа. Как только миновали мыс Гренен, команда подняла парус, и барабан умолк. Вовремя — непривычный к таким упражнениям рыцарь уже опасался сорвать спину. Гребцы повалились на скамьи и друг на друга, и некоторое время блаженно отдыхали, не обращая внимания на вонь и духоту в тесном промозглом трюме, освещаемом только через две вентиляционные решётки да масляным фонарём надсмотрщика, заросшего бородой по самые глаза зверовидного мужика с ручищами толщиной в ногу нормального человека.
Кормили гребцов, к вящему удивлению Первея, вполне неплохо — каша с постным маслом, жирная немецкая сельдь, вода же была лишь на корме, в бочке, и кандальников обносил ею худенький мальчонка-заморыш, неизвестно за какие грехи попавший на каторгу. Что касается естественных надобностей, то эту проблему каждый решал самостоятельно — точнее, просто ходил под себя.
Ветер всё крепчал и крепчал, галеру раскачивало, в закрытые клапанами из тюленьей кожи уключины вёсел то и дело струйками пробивалась вода.
«Родная, отзовись»
«Да, рыцарь»
«Эта галера не разделит судьбу той люгги?»
Молчание. Долгая, долгая пауза.
«Нет, мой милый. Нет. Потому что это было бы несправедливо»
Сон никак не шёл. Рядом вовсю храпел напарник, с которым Первею выпало ворочать одно весло, и спать «валетом» на этой тесной скамье. Плюс страшная промозглая вонь, наполнявшая трюм. Как люди могут жить в таких условиях месяцами, годами? Обычно на галеры судья посылает кого на семь, кого на десять лет, но десять лет, наверное, не выдержал ещё никто…
Первей и не заметил, как сон наконец снизошёл к измученному каторжнику.
«Родная, ты где?»
«Здравствуй, мой милый. Я как раз собиралась побеспокоить тебя»
«Получено новое задание?»
«Да нет, хватит с тебя пока и этого. Вот какое дело… Ты должен выучить английский язык, и ещё кельтский»
«Какой-какой?»
«В Ирландии, да и в Шотландии отчасти до сих пор говорят на этом древнем языке»
«Ты не находишь, что условия для занятий языками тут несколько… гм… необычны?»
«Отговорки для лентяев. Учиться можно где угодно и когда угодно. Пусть они дрыхнут, а ты не теряй времени даром»
«Я правильно понял, ты собираешься обучить меня сразу двум языкам за три оставшиеся дня?»
«Дня и ночи. Ты будешь учиться во сне. Не бойся, всё получится!»
* * *
— … Вставайте, крысюки! А ну встать! Шевелись, шевелись, дьявольское отродье!