Исполняющий обязанности

Видно, другой возможности оздоровить меня (это доктор говорил “оздоровить”, мол, после такой болезни съездить на юг – необходимо и обязательно) не было, денег едва на жизнь хватало, вот и отвезла меня мама. Зато на самолете, видно денег призаняли. Поездом долго, а я слабенький. Привезла, пожила три дня, и уехала назад, теперь уже поездом, в плацкартном вагоне. А я остался. С начала мая до самого конца августа. Селение было многоязычным – русские, татары, греки, украинцы, и я даже нечувствительно выучил сотни четыре татарских слов или даже больше, причем не слов, как таковых, а слов живых – мог по-татарски произнести несколько предложений подряд, лишь изредка в случае нехватки вставляя русское. Про украинцев и не говорю. То есть буквально – говорить не говорил, не требовалось, но всё понимал. Вот с греческим не сложилось: греческие дети говорили по-русски. Где-нибудь совсем между собой, может, и по-гречески, но на людях всегда по-русски.

Играли, купались на мелководье совершенно без присмотра – или так мне казалось, что без присмотра, всегда с нами был кто-то из старших братьев или сестер, лет двенадцати а то и пятнадцати, в шесть лет с копейками разницу не сразу и поймешь. Ел рыбу, фрукты и был счастлив.

А ещё бабушка учила меня видеть и думать. Не колдовству учила, не ворожбе, а именно так – видеть и думать. И, где можно – выбирать путь. Себе, и никогда – другим. Ну разве путь других пересекается с моим, и пересекается нехорошо. Или, напротив, слишком хорошо для них, но не для меня.

Как водится, велела это держать в секрете, но какие в селении секреты… Все знали, что бабка моя, Серафима Александровна, не из простых (так и говорили обиняками, “не из простых”, не решаясь сказать прямо), её уважали, но и сторонились, побаивались. А меня, напротив, не сторонились, а наоборот – везде я был желанным гостем, и лучшие куски всегда предлагались мне. Я полагал это вполне естественным, ведь я такой хороший, умный и красивый, но потом понял, что так, через меня, старались угодить бабушке.

Учился я легко, в детстве вообще учиться легко, голова-то пустая, конфликта старого знания с новым нет. Ну, как писать на чистой бумаге, а не на старых газетах, как бывало когда-то.

А потом лето кончилось, и я уехал. С бабушкой не переписывался, она не велела, только раз, на седьмое ноября послал открытку с благодарностями и наилучшими пожеланиями – так мама велела. А в декабре она умерла. Это я во сне увидел – бабушку, которая говорила, что пора ей идти дальше, а то старость не в радость. А мне быть осторожным, покуда в силу не войду, а когда войду – сам пойму. А потом быть ещё осторожнее.

Месяца через три весть о смерти бабушки дошли и до родителей, и они осторожно сообщили об этом мне, напирая на то, что бабушке было восемьдесят восемь лет, и дай всякому столько пожить, да ещё в Крыму. Крым в нашем краю был синонимом Рая, да он и для меня стал Раем, в который, я, однако, возвращаться не спешил. Недостоин пока, и буду ли – не факт. Хотя если выбирать между Финляндией и Крымом – не сомневался бы ни минуты. Может, и зря, недаром же бабушка призывала к осторожности. Все меняется, и будут ли ко мне дружелюбны татары и украинцы (греки-то, верно, будут)? Да и русские тож. Всё непросто.

По возвращении от бабушки вернулась обыденность. Без моря и солнца. То есть солнце-то, конечно, было, но другое.

И жизнь другая. Никто чужой не радовался мне лишь потому, что я – это я. Но, памятуя бабушкины уроки, я видел пути, лежащие передо мной. Не очень далеко, но видел. И выбирал соответствующий. Потом стал как-то позабывать. Четырнадцать лет, пятнадцать, критическое восприятие себя-прошлого, окружающей действительности, и так далее. В армии мне более пригодились начатки татарского. Ну, и навыки прежнего, потому, как пишут в анкетах, я пользовался заслуженным уважением среди товарищей и начальства.

Но вот сегодня на велосипед толком сел впервые за долгое время. Ничего, вспомню.

А если и не вспомню, то буду вспоминать. Детство, оно всегда с тобой.

Никаких особых усилий я не прилагал – просто дал волю собственным желаниям фигурантов. То есть подтолкнул к тому, к чему они и так изо всех сил тянулись.

И пусть никто не уйдет обиженным.

Интермедия

– Ты чего сдала-то, Ирка? – спросил Степан Николаевич. – Подумаешь, прыщ на ровном месте. И не таких обламывали.

– Кому Ирка, а тебе Ирина Викторовна, это первое. И почему вдруг срочно послали тебя, не думал? Это второе.

– Смешно. Начальство велело, вот и послали. И не меня, а нас.

– Ага. Оценить кадастровую стоимость.

– Ну да.

– Это тебе не избушка на пяти сотках. Это историческое здание на пятнадцати гектарах.

– На шестнадцати.

– Тем более. Не по Сеньке шапка. Кадастровая оценка – это вообще не твоя специализация. И не моя. А уж когда речь идет о таком… Кто тебе такой кусок даст? С какой стати?

– Ну… Тебе дали, а меня в пристяжку.

– Я, дорогой наш Степан Николаевич, в положении особом. Если что, так меня и не жалко. Выходит, и тебя не жалко тоже.

О том, что Ирка, то есть Ирина Викторовна, болеет чем-то серьезным, то ли СПИДом, то ли гепатитами Б, С и ещё чем-то, в налоговой шушукались, но шушукались тихо – Ирина Викторовна была дочкой очень большого человека. В налоговой шушукались, но автор-то знает точно, да, болеет и находится в оранжевой зоне: средняя продолжительность жизни при подобном состоянии три года. Но и Степан Николаевич тоже мимо ушей ничего не пропускал, и потому задумался – а, правда, с чего это ему такая честь? На подобном задании люди берут хорошую мзду, даже очень хорошую, но он в категорию подобных людей не вхож, родом не вышел. Да и вообще, оценить за день – а командировка была суточной – подобный объект просто невозможно. Видно, и в самом деле их пустили поле проверить – минное оно, картофельное или алмазное поле чудес. Если минное – так и не жалко. Его, Степана, давно подсиживают, у начальства дети подрастают, ну, а насчет Ирки – это уж её проблемы.

– Ладно, что будем делать? – спросил он миролюбиво.

– Что-то… Перепишем прошлое заключение, а кому не нравится – пусть проверит сам. И, помолчав самую малость, добавила:

– Таково наше дело.

– А раз дело, то самое время принять. А то не по себе там было. Через канавку прыгать не хотелось почему-то.

– Чуйка сработала, вот и не прыгнул.

– А ты, Конюховский, почему не поехал? Или не выдержала бы подвеска канавку? – спросил Степан водителя.

– Была бы «Нива», то рискнул бы.

– У «Нивы» проходимость лучше?

– У «Нивы» ремонт дешевле.

Поставив точку на разговоре, Степан вытащил из сумки полулитровую бутылочку «Кока-колы». На самом деле газировки в ней было четверть литра, а остальное водка, но по виду сразу и не скажешь.

Ирка, то есть Ирина Викторовна, заморачиваться не стала, и вытащила плоскую фляжку граммов на двести. Открутила пробку и хлебнула прямо из горла, прямо как маршал Жуков.

Конечно, взятого им хватило только до Семилетовки, где, приказав Конюховскому остановиться у гастронома, они взяли по четветинке водки: Степан – «Столичной», а Ирина Викторовна «Московской». Ну, и мятных конфет, само собой. Конюховский тоже время не терял, и пока те были в магазине, пустил по вене проверенную дозу зелья. Только-только взбодриться и успокоиться, такое вот оно чудесное, зелье..