Испорченная реальность

Улыбка у него искренняя. Чтобы я расслабился. Но почему я так напряжен?

— За этими дверьми — худшие отбросы общества, — начинает он, не говоря мне ничего нового. — Преступники и наркоманы, омерзительные, опасные, нежеланные. Но так было не всегда. Одни были принцами, магнатами, адвокатами. Другие — насильниками, убийцами, поджигателями и торчками. У каждого своя история, вот только не каждый готов ее рассказать. И не все истории правдивы... или были правдивы.

Отличное начало. Наверное, ведь он зачаровал меня и я едва не вскакиваю с кресла, наклоняюсь вперед, жду, что будет дальше.

— То, что ты знаешь или думаешь, что знаешь, больше не реально Этого не было, не произойдет, просто не сможет. Конечно, многое осталось прежним. Вероятно, тебе кажется, что ты узнаешь почти все. Места. Людей. Но никто не знает тебя. Никто из них никогда тебя не видел, даже если должны были. Тебя ведь не существует и никогда не существовало. В этой реальности ты не рождался. Вот почему ты здесь — с нами. Ты забыт. Остался за бортом. — Повторение этой фразы, вполне ожидаемой, причиняет боль. — Ты тень мира, который не умирал потому, что и не существовал, разве что в грезах безумцев или на страницах книг. Поверь мне, возвращаться некуда, бороться не за что — это лишь измучит тебя. Это — путь в личный ад.

Он останавливается, переводит дыхание, но не дает мне заговорить — даже если бы я этого хотел:

— Лучше жить дальше, сознавая, что мир изменился, и начать все заново. Притвориться, что прошлого не было.

Он, довольный своей речью, откидывается назад. Я — тоже, но в ужасе. Гляжу на женщину и говорю:

— Ты не сказала, как тебя зовут.

— А это важно?

— Нет. Но мне бы хотелось знать.

— Иезавель.

Я знаю, что делаю. Избегаю конфликта. Отрицаю, что это моя реальность. Откладываю неизбежное. А еще я овеществляю этот мир, наполняю его не лицами и фигурами, но живыми людьми с именами и прошлым и, как говорит мужчина, с историями.

— А ты, — говорю я, поворачиваясь к нему, — ты эту часть пропустил. Стоило начать с «Привет, я чертов мистер Икс».

Он кивает:

— Прошу прощения. Привет, я чертов мистер Икс. Я хочу рассказать тебе правду и предложить несколько вариантов действия.

Я прищуриваюсь. Мне не нравится, что он не хочет открыть свое имя, но я решаю не давить. Он улыбается, видимо читая мои мысли, и говорит:

— Зови меня Иеремия.

Имя не хуже любого другого, думаю я, но не то, что дано ему при рождении.

— Знаешь, что случилось? На самом деле?

— У меня есть... теории. Если интересно.

— Тогда, пожалуйста, просвети меня.

Глава 3

I

Идя по Харбор-бридж, видя справа оперный театр, я наконец постиг, что значит быть туристом. Не являясь частью этого мира, я вторгся в него, стал временным посетителем. Это не могло быть моей действительностью. В квартире ждали чужие вещи. В спальне — чужая жена. Из пистолета тоже целился не я.

Ненадолго остановившись, я посмотрел с моста на паромы, пытаясь вспомнить, каково это — в тепле гулять за руку с любимой. Мне не хватало Карен.

Дойдя до края моста, спустившись на улицу, я уже окоченел.

Лестница привела меня в Киррибилли, прямо к туннелю на Бертон-стрит, где пару раз в месяц проводились ярмарки. Мы с Карен иногда на них ходили, ели гезлеме [3] , бродили среди фотографий, винтажной одежды и свежей выпечки. Табличка извещала, что ярмарка искусств и дизайна будет в это воскресенье. Я мог вообразить, где вырастут конкретные прилавки, не только в коротком туннеле, но и на траве со стороны Милсонс-Пойнт.

3

Традиционное блюдо турецкой кухни в виде лепешки с начинкой.

Казалось, я мог коснуться воспоминаний. Стоило подождать, и прилавки поставили бы. Женщина, торговавшая бижутерией, расположилась бы в том углу. Однако я понятия не имел, что стало с Карен. Моя квартира, очевидно, больше мне не принадлежала. Меня трясло. Пришлось отвернуться от туннеля и спуститься по покатой улице. Напротив виднелись аптека, центр полетов, видеомагазин — как один закрытые на ночь. Любая из улиц, бегущих вдоль моста, привела бы меня к Карабелла-стрит, а та — к дому Пола. Почти все они были темными, лишь изредка желтели пятна фонарей. Не спеша углубляться во мрак, я зашагал по Сидней-Харбор. Не до самой воды — на Фитцрой оставил относительную безопасность уличных ламп и свернул. Во тьме стало еще холодней.

Справа был знакомый ресторан, аргентинский гриль. Крошечный закуток, где Лео готовил лучший стейк, какой я только пробовал. Мы с Карен ходили сюда по крайней мере раз в месяц. Хозяева знали нас, а мы знали их. Я остановился и вгляделся в окна. В задних комнатах еще горел свет, хотя обеденный зал был погружен во тьму. Они все еще делали уборку. Но я не мог войти. Не потому, что мы с Карен сидели здесь слишком часто, — просто все стало другим.

Столы были прежними, но прилавок изменился. Как именно, я сказать не мог, но знал, что никогда раньше сюда не заглядывал. Кофе-машины не было. Что еще хуже, вместо Маризы и Лео внутри работала другая пара — люди, которых я не знал.

Я отступил от окна. Что, если они меня знали? Эти незнакомцы, занявшие чужое место. Что, если они меня знали и заявят, будто я всегда знал их, будто я ходил сюда почти два года?

Странным образом мне полегчало. Изменилась не только моя квартира. Я попал куда-то еще. В какое-то неправильное место. Туда, где не должен был находиться.

Я мог не надеяться, что Пол узнает меня.

II

В юности я верил в буку. Знал, что где-то на Лонг-Айленде находится Могила Мэри. Можно было доехать туда, выключить зажигание и смотреть, как машина сама взбирается на холм. Автостопщицы могли оказаться призрачными девами, ожидавшими прощального поцелуя. Теории заговора тогда имели смысл, а от некоторых я до сих пор не отказался. Я верил в любовь — так сильно, что уехал из страны и пересек весь мир, чтобы быть с девушкой, которая могла остаться летним увлечением. Быть с Карен.

Когда-то я верил, что нужно плотно закрывать дверь шкафа, ведь упырь может просунуть палец в малейшую щель, что, если не уснуть, Санта не придет. Призраки были реальны. Пришельцы спали на заднем сиденье отцовского «Пинто».

В моем детстве были лабрадор, велик и кучка хороших друзей. Недолго я числился в скаутах. Особенно мне нравились походы: не из-за любви к лесу или приготовлению хот-догов на костре — из-за историй о призраках.

На середине Фитцрой, уверенный, что мне не понравится то, что ждет дальше, я свернул на Холбрук-авеню (одно название, а не улица: крохотная, втиснутая между домами — идя по ней, можно забыть, что находишься в городе) и вспомнил некоторые рассказы. Может, из-за кромешной тьмы или летучих мышей наверху.

Скорее всего, потому что сам превращался в призрака. Незримо скользил по миру, к которому больше не принадлежал.

Я не удивился, когда понял, что меня преследуют. Она походила на привидение — серое пятно, плывущее сквозь тьму, чернильное облако, — моя личная и независимая тень. Двигалась вровень со мной по другой стороне улицы. Беззвучно. Замерла, стоило мне остановиться, а потом обернулась, и я вроде бы видел глаза — желтые и злобные, чуть отсвечивающие, как у кошки.

Я сделал шаг вперед, она повторила движение. Сделал шаг назад. Она помедлила, двинулась дальше, советуясь с другим призрачным прохожим. Меня окружили? Ждали? Хотели ускорить мою гибель?