Исповедь экстрасенса

Умер дед Максим Урсу в 1948 году, когда мне было четыре года.

Баба Оля, его жена, писалась Елена Еремеевна. Эти имена, Ольга и Елена, нередко носила одна и та же женщина. Как я узнал много лет спустя, объясняется это тем, что когда-то это было одно и то же имя – Олена, откуда появилась и Оля, и Елена.

Баба Оля была, несмотря на свою неграмотность (все поголовно были тогда неграмотными) – женщиной выдающейся в её окружении в селе Данул по двум причинам.

Во-первых, она умела лечить, и, во-вторых – она умела петь. Навыки лечения она усвоила от своей матери Аргиры Богдан, которая, как я уже упоминал, была повитухой в Каменке, а по тембру, чистоте и звонкости голоса ей не было равных среди её подруг, поэтому они могли сравнивать ее только с Тамарой Чебан, я это не раз от них слышал. Имя Тамары Чебан в послевоенные годы, благодаря радиопередачам, было знакомо каждому.

Баба Оля знала травы, заговоры, лечила пиявками, муравьиным спиртом, сама изготавливала мази, а, бывало, и вправляла кости. Достойно глубокого сожаления то, что с нею ушло в небытие множество рецептов народной медицины, с успехом применявшихся на протяжении столетий.

Мне удалось со слов матери и тети Маруси записать лишь малую толику этих сведений и опубликовать их в книге «Заговоры Севера Молдовы».

Она же знала намного больше.

Рассказывали, что ей приходилось изготавливать лекарство от костоеда.

В глиняной посуде кипятили на огне водку или самогон с какой-то травой (что за трава мне выяснить так до сих пор и не удалось). Продолжалось это всю ночь. Когда лекарство было готово, его давали больному пить по каплям. Оно было настолько сильным, что червь – костоед, пробивая кожу, оставлял кость и выходил наружу, в результате чего больной вылечивался. Сколько тут правды, а сколько – выдумки сегодня трудно сказать, но я склонен считать всё это правдой. Потому что своими глазами видел обезображенных язвами грудных детей, которых приносили мамаши в 1952-54 годах к нам домой к бабе Оле и через неделю-две приходили в наш дом радостные и веселые. Потому что дети выздоравливали.

Пела она, как тогда было принято, на свадьбах, крестинах, на посиделках и других подобных случаях, обычно молдавские народные песни. Среди этих песен мне запомнились упоминания о Титанике и о Плевне.

Она прожила больше полувека в украинском селе Данул, но, не имея склонности к языкам, не говорила по-украински, а только по-молдавски.

Я ей очень благодарен за то, что она научила меня молдавскому языку, на котором я разговаривал до пятилетнего возраста, который понимаю до многих тонкостей, в результате чего могу свободно переводить с молдавского на русский. До сих пор чувствую себя виноватым перед нею за то, что не всегда был послушным, а нередко доставлял ей неприятные моменты.

Раннее детство я провел больше с нею, а, как я теперь понимаю, я был далеко не ангел.

Баба Оля водила меня с собой на похороны и поминки, так как мама всегда была на работе в колхозе, а оставить меня было не с кем. Насмотрелся я тогда на плач и горе, потому что стали помирать её ровесницы и подруги почти каждую неделю, а у неё – полное село крестных, она идёт и меня с собой берёт. Все плачут, она плачет, и я плачу….

А однажды приходим с похорон домой, а я по малолетству и по глупости спрашиваю её: «Баба Оля, а твоя очередь умирать – когда?».

Мама пришла с работы, а баба Оля плачет: «Вот, Дуня, что спрашивает меня этот арештант («арештант» – было самое ругательное слово в отношении непослушных детей). Я его вожу на поминки, даю ему самый вкусный кусочек, а он спрашивает, когда моя очередь умирать».

Так мы все втроем и плакали….

… Очередь её пришла в 1958 году в начале весны. Мы её проводили в последний путь на кладбище, и я заболел. Не выучил какое-то стихотворение Лермонтова, и учительница поставила мне одну из первых в моей жизни двоек. Одноклассники сказали ей, что у меня умерла бабушка, но двойка была уже поставлена в журнал, и ничего изменить было нельзя.

Фотографии с бабы Оли у нас не сохранилось….

И всем им я посвящаю это стихотворение:

МАТТИОЛА

Вдруг запахло сильно маттиолой,

И сверчок зацвиркал во дворе.

Вечер наступил. Я – с бабой Олей.

(Пора угомониться детворе).

Пылают в печке стебли кукурузы,

Борщ кипит в железном чугуне,

Тявкнула на нашу Мурку Рузя,

Дым из печки полетел к луне.

Мы ждем с работы маму. Ей – подарки:

Накрыта мамалыга рушником,

Натерта брынза, разогреты шкварки…

Мы с бабой Олей маму Дуню ждем.

Она – в колхозе. Задержалась. На свекле.

На погрузке будет – сколько нужно.

Маттиола пахнет во дворе,

Мы готовим с бабой Олей ужин.

И, как будто, в самом деле, я -

Ещё пацан. Гляжу в огонь печурки.

И, как будто, мать ещё жива,

И я играл с Володей Трубачевым в жмурки.

И живы все мои друзья-односельчане:

Савчук Василий, Коля Романюк,

Бабан Иван и Мариуца Ваня,

Саша Пасечник и Миша Баланюк…

Как будто б живы все: и бабка Мариоара,

И дядя Жоржа Мотря жив, и тетя Геня …

Роберт де Кастро, дяди Лешин друг…

(… Запершило почему-то в горле вдруг…).

И будто бы жива и баба Оля,

И дядя Леша пришел из лагерей…

…Отчего ж ты мне запахла, маттиола?

Ведь нет тебя сегодня у моих дверей…

26 -27 августа 2010 г.

НА СНИМКЕ: Слева – тётя Евгения Михайловна Ротарь (Дьякова), справа – моей маме Дуне

– 9 лет.

Фото 1929 года.

Фото 1947 года. Мне три года.

Читателя могут смутить некоторые строки моих стихов, которые сегодня без пояснений не

так легко понять. Например:

«Что останется мне – Это солнечный свет

Из окна на глиняный пол».

Глиняные полы в крестьянских домах давно «вышли из моды» и заменены деревянными, линолеумными или паркетными.