Шрифт:
Муравьишка. Первым, кто так меня назвал, был папа. В его тоне не прозвучало ни похвалы, ни осуждения. Просто шутливая констатация факта. Да еще с интонацией человека, которого не проведешь: мол, вижу-вижу все твои мелкие золотые запасы… Не могу ничего возразить. Ведь хорошо известно, что правда глаза колет.
Бывает, в голосе отца проскальзывает восхищение, когда он замечает, как ловко я выкручиваюсь. Да с нею ни забот, ни хлопот. Ради нее не нужно экономить летом, готовясь к холодной зиме, когда задует ледяной ветер. Муравьишка и есть.
Недавно я обнаружила, что предпочла бы родиться стрекозой.
Детские годы скряги
Нам с Натали по десять лет, и мы воруем. Каждый день после лицея мы совершаем набеги в Евромаркет. Что мне больше всего нравится в этом деле — ни за что не надо платить. Новая, в хрустящей
Я ворую вовсе не для того, чтобы испытать острые ощущения. Я их ненавижу. Если бы Натали могла воровать за меня, я бы вполне этим удовлетворилась. Ведь Натали куда храбрей меня. Не успела я заметить на полке стопку плетеных сумок, как две капли воды похожих на ту, которую вот уже несколько дней носит Натали, а она уже меня спрашивает: «Нравится?» Я отвечаю: «Да». И тут, без всякого предупреждения, бросив мне краткое «Готова?», Натали мчится к сумкам, хватает одну из них и удирает, вопя на ходу: «Беги!» Отбежав метров пятьсот, мы укрываемся в обувном магазине, запыхавшись, с пересохшим ртом и душой в пятках. «Ты рехнулась! — говорю я. — Ты ненормальная, совершенно чокнутая!» В ответ она с улыбкой до ушей протягивает мне вещественное доказательство преступления. Мне трудно долго на нее сердиться. Теперь у меня есть такая же модная плетеная сумка, как и у Натали. Ее носят через плечо на длинном кожаном ремешке. Сумка на халяву!
Когда привыкаешь получать вещи даром, то перестаешь понимать, почему за них вообще нужно что-то платить.
Чаще всего мы крали в отделе канцелярских принадлежностей. Я испытываю непреодолимое влечение к карандашам. Это мой фетиш. Мне нравятся блестящие, современные, разноцветные карандаши с ластиком на конце и запасными стержнями. Еще я люблю точилки и вообще все то, чем набит пенал. Кроме того, для моих братьев я краду детские книги и мелкие игрушки, главным образом револьверы, запечатанные в пластмассовые и картонные упаковки. Словом, всю ту мелочевку, которую наши родители наотрез отказывались нам покупать в супермаркете. Мне казалось, что детство моих братьев станет более счастливым, если они будут обладать этими вещицами.
Мы с Натали нашли новое занятие: опустошать карманы наших товарищей.
Это было в те времена, когда верхнюю одежду оставляли на вешалках снаружи классной комнаты. Достаточно лишь попроситься выйти во время урока под предлогом разболевшегося живота. В коридорах царит мертвая тишина. Нет ни души, не видать даже грозной фигуры главного наставника со стрижкой под «ежик». Но нужно соблюдать осторожность: шарить по карманам у учеников другого класса и на другом этаже. Мы неслышно скользим по паркету коридора, затем поднимаемся или, наоборот, спускаемся по большой каменной лестнице, заскакиваем в другой пустынный коридор и, все время оглядываясь по сторонам, быстро запускаем руку в карманы висящих на вешалках пальто. Сердце колотится как сумасшедшее. Если все-таки застукают, то надо будет с самым невинным видом сказать: «Я пришла за своим носовым платком, месье». Невозможно представить, что бы началось, выяснись вдруг, что в поисках платка обшариваются вовсе не карманы собственного пальто, да к тому же в раздевалке чужого класса.
В конце одного из уроков Натали сияет победной улыбкой. Улов оказался богатым — банкнота в пятьдесят франков.
В моих глазах загораются денежные знаки, как это бывает у героев мультиков. Я трепещу от страха, возбуждения и опьянения. «Пятьдесят франков? И ты их взяла?» — «Ну конечно». Она смеется над моей наивностью. «Но что мы будем с ними делать?» — «Ну, сперва разделим». Даже если я и испытывала некоторые угрызения совести, то они тут же испарились при мысли, что очень скоро двадцать пять франков станут моими. После занятий мы побежали в кондитерский
магазин прямо напротив нашего лицея. Несмотря на то что в кондитерской полно народа, что сильно облегчает возможность что-нибудь стянуть, мы ничего не крадем. Каждая из нас наполнила бумажный пакет чипсами, тянучками, шоколадными медвежатами, засахаренными орешками и лакричными палочками. В жизни у меня не было столько конфет сразу. И за все про все пришлось заплатить всего два-три франка. Натали под изумленными взглядами продавцов вытащила из кармана пятьдесят франков. Я жадно проследила, как она забирает сдачу. Оказавшись на улице, Натали отдала мне мою долю. Отродясь я не была такой богатой.Через несколько дней после нашей выходки по лицею с ураганной скоростью разнеслась весть. У маленькой девочки украли из кармана пальто пятьдесят франков, которые она копила целый год. В тот день она взяла с собой все свои сбережения, чтобы после занятий купить рождественские подарки родным и близким. Кажется, девочка была из бедной семьи — дочка консьержки или уборщицы. После кражи она заболела и сидела дома. Весь лицей возмущался: что же это за мерзавцы обкрадывают детей?! Нам всем порекомендовали быть начеку.
Мы с Натали сделали вид, что ужаснулись.
Я и вправду ужаснулась. Я представила маленькую девочку, обнаружившую после занятий пропажу, и ее горе.
Еще я подумала о нашей браваде в кондитерской: как же мы были неосторожны!
Потом я несколько недель в эту кондитерскую и носа не казала.
Ариэль Л. Внучка кондитеров. В восьмом или в седьмом классе мы учились с ней вместе. Поскольку ее мама работала, Ариэль после занятий отправлялась к бабушке с дедушкой и делала уроки в комнате при магазине. Мне с ней немного скучно. Она не ворует, не любит читать. Мне не о чем с ней разговаривать. Но я все же провожаю ее после занятий. Ведь у нее есть свободный доступ к банкам со сладостями. Она протягивает руку и берет что хочет. Этот жест меня завораживает. Она спрашивает, чего мне хочется. Я никогда не говорю о моих самых заветных желаниях, чтобы не выдать настоящую причину моего прихода.
«Следуйте за нами». Они поджидали нас по другую сторону от касс. Двое мужчин. Нам по одиннадцать лет. Пытаться удрать — бессмысленно.
И вот мы в пустом зале Евромаркета наедине с двумя инспекторами. Мы безмолвствуем, вне себя от страха. Несколько месяцев назад одна девочка, которую Натали подучила стащить точилку, нас выдала. После чего последовала серия телефонных переговоров между нашими родителями. Результат: запрет на общение, обязательство сразу после окончания занятий немедленно идти домой, при малейшей попытке снова что-нибудь украсть — отправка в пансион. Я не сильно боюсь угроз моих родителей. Но с матерью Натали — разведенной русской, с пышными формами, длинными рыжими волосами и хриплым от постоянного курения голосом, — шутки плохи. Когда она срывается в крик, то наводит ужас. Можно не сомневаться: она придет в такое бешенство, что и вообразить страшно. Я это вижу по мрачному выражению глаз Натали.
Инспекторы методично обыскивают наши портфели. Вещи, извлеченные из сумки Натали, громоздятся на столе. Мужчина, исследующий мой портфель, еще ничего не нашел. Присев на корточки, он раскрывает пенал и вынимает из него мои карандаши и ручки. Я ухмыляюсь: «Вы еще и ручку откройте. Может, в ней что-нибудь есть!» — «Дать тебе по заднице?» Подобным тоном со мной еще никто и никогда не говорил. Я огрызаюсь и отчетливо понимаю, что он мне таки наподдаст, да еще и по голой заднице. Из моих глаз брызнули слезы. Я умоляю инспекторов ничего не говорить родителям, клятвенно обещаю, что больше никогда не буду красть, никогда в жизни. Натали, сжав зубы, с ожесточением в глазах, держится стойко, не говорит ни слова, не проливает ни слезинки.
На улице она, конечно, задала мне по первое число за то, что я разревелась перед ними и опустилась до мольбы. «Ага, соврала!» — удовлетворенно воскликнул инспектор, когда, сняв с меня пальто и обшарив карманы форменной рубашки, нашел украденные карандаши.
Инспекторы записывают наши имена и адреса в формуляры, которые мы подписываем. Затем они говорят, что известят наших родителей в письменном виде, по почте.
В тот же вечер, дома, я сознаюсь во всем.
Натали стойко молчит. Она ждет письма. Каждый вечер она возвращается домой, цепенея от страха. Но проходят дни, недели. Наши родители так ничего и не получили. Инспекторы Евромаркета, видимо, решили, что и без того хорошенько нас припугнули.