Исповедь Стража

— Ныне должен изречь я вашу судьбу. Я даю вам выбор. Лютиэн, ты можешь в Валиноре жить в чести и славе, и брат мой Ирмо исцелит твое сердце. Но Берена ты забудешь. Ему идти путем Людей, и я не властен над ним. Или ты станешь смертной и испытаешь старость и смерть, но уйдешь из Арды вместе с ним…

— Я выбираю второе! — крикнула она, не дав ему договорить, словно испугавшись, что Намо передумает.

— Тогда слушайте — никто из Смертных еще не возвращался в мир из моих чертогов. И если вы вернетесь — нарушатся судьбы Арды. Потому — ни одному из живущих, будь то эльф или человек, вы не расскажете о том, что узнали здесь. Вы пойдете по земле, не зная голода и жажды, и настанет час, когда вы найдете землю, где вам жить. Судьба сама приведет вас туда.

И вы не покинете ее. Отныне ваша жизнь — друг в друге. Судьба ваша отныне вне судеб Арды, и не вам их менять. Я сказал — так будет.

А Намо куда осторожнее с судьбами Арды, чем Мелькор…

И стало так — по воле Владыки Судеб. И Сильмарилл, искупленный их болью и кровью, не погиб в море или в огне земли, а светит ныне Памятью в ночном небе. Правда, для всех эта память разная…

Да, разная. И больше я ничего не скажу…

Ничего!

Я просто не хочу ничего говорить.

НАРН И ХУРИН — ПОВЕСТЬ О ХУРИНЕ

Заглавие написано иной рукой, чем вся повесть.

Начало утрачено, но почерк тот же, и пергамент той же выделки. Все из одних рук. Уже клонящийся в пучину гибели Нуменор. Да, именно так. Иначе просто не может быть. Не имеет права быть.

…Вот любопытно — почему здесь нет истории Турина или Туора? Может, потому, что они не встречались с Мелькором лицом к лицу и нельзя написать об их сомнениях, о том, что случилось с ними, когда они подпали под его обаяние?

И почему тут ничего нет о гномах? Разве они не были могучими союзниками эльфов и эдайн? Ведь — ни слова, словно и не было этого народа, словно не сражались они против Моргота, потом — против Саурона…

Наверное, потому, что с гномами он потерпел неудачу. Ну, что делать, твари Ауле, недобитки…

…Конечно, любое событие можно объяснить с разных точек зрения. Побуждения героя неизвестны нам, мы можем только предполагать в меру своего понимания, кто и почему так или иначе поступил. И каждый, кто пытается своим учением оказать влияние на умы, стремится истолковать поступок так, как ему выгодно.

Так поступил бы я в те дни, когда владыки Острова предали Правду Земли. Когда они творили зло от имени Света. Тогда древняя Тьма стала бы противоположностью и примером… Но предал бы я Свет? Не знаю…

Как в этом обрывке повести о Хурине, который не предал то, чему был верен душой, хотя пытка сомнением — одна из самых страшных…

…Как же тяжко мне…

«…Свершилось. Наконец-то свершилось. Господин мой, Финголфин, если из Благословенной Земли видишь ты это — возрадуйся. Наконец-то Элдар выступят вместе! Ты хотел этого, как и твой родич Маэдрос. Что ж, он сможет отомстить за себя. Жаль, не ты. Но я выполню свою клятву — если судьба будет благосклонна ко мне, то я расправлюсь с Врагом не хуже, чем ты. Враг еще пожалеет…»

— Господин!

Хурин резко поднял голову, оторвавшись от своих мрачно-торжественных дум.

— Господин, король зовет тебя.

— В чем дело?

— Совет будет. Надо что-то решать — Маэдрос задерживается, и нет от него знака.

— Они что, хотят без него выступать?

— Не знаю, господин мой, но слухи ходят.

Хурин быстро зашагал к шатру Фингона. На душе у него было тревожно. «Нельзя допустить этого. Сущее безумие. Враг раздавит нас поодиночке. Он только и ждет этого разобщения. Столько мы ждали — неужели не подождем еще немного? Даже мы, Смертные, готовы ждать. А годы Бессмертных долги, что им время?»

На совете из смертных был только Хурин. Это считалось великой честью — Фингон уважал Хурина и прислушивался к его слову. Впрочем, Хурин прожил год у самого Тургона в потаенном городе Гондолин и многое узнал из мудрости Элдар. Вернее его не было вассала — иначе не доверял бы ему король. Да и много ли кто даже из Элдар бывал в Гондолине? Может, поэтому на совете только один Хурин стоял на том, чтобы выждать. Эльфийские военачальники требовали боя. Но все решало слово фингона. Король тоже явно рвался в бой, да и было от чего. И все же он решился ждать. Хотя с Хурином он говорил холодновато.

Хурин вернулся к себе затемно. На душе было тяжело. Словно недоверие и даже неприязнь бессмертных тяжелым грузом повисли на плечах. Почему так? Разве он не верен им? Разве мечи Дор-Ломина не вместе с мечами Элдар? Впрочем, Смертному трудно понять бессмертных и не дано мерить их своей меркой…

Эльдар роптали. Но когда — сверх всякого ожидания — трубы возвестили о приходе Тургона, когда Фингон в восторге крикнул: «Смотрите, день наступает, день гонит ночь!» — все поняли мудрость смертного. Фингон крепко обнял своего вассала.

А Хурин чуть не расплакался, увидев встречу братьев. Он обоих знал и любил — как ученик любит своего учителя. Вековая мудрость — и вечная юность. Как не восхищаться ими? И как забыть радушие и ласку Тургона? Разве не от него Смертный узнал о Благословенной Земле и Могуществах Арды, о страданиях и подвигах Элдар и о жестокости и коварстве Врага? Разве не он указал ему путь, каким надлежит следовать Людям? И, словно мальчишка, кричал он в восторге хвалу, приветствуя знамена владыки Гондолина.

Тургон тоже был готов ждать Маэдроса. Но кто же знал замыслы Врага? Оказалось достаточно одной искры… Когда орки зарубили у всех на глазах брата Гвиндора Нарготрондского, попавшего в плен еще в прошлой битве, Хурин бросился к королю, пытаясь хоть что-то сделать.

И после этого мне будут говорить, что в Ангбанде не было пленных? Что их там всячески холили и лелеяли? Орки привели ослепленного Гельмира — так там милостиво обращались с пленными? Или опять — случайно произошло это, орки, мол, что с них взять, — а я, Мелькор, не виноват? Как он к оркам-то попал? Кто им позволил его забрать для убийства? А если они его держали с самого начала — стало быть, не так уж хорошо Гортхауэр ими повелевает. Или Мелькор сам им эльфа отдал?

И если Мелькор за орков не отвечал — он вообще за что-нибудь отвечал? Верно Гортхауэр говорит — «у тебя руки останутся чистыми». Сдается мне, он этого и хотел — остаться чистым, пусть в крови мараются другие. Но вина от этого меньше не станет.

— Останови их! Задержи! Нельзя давать волю гневу, это смерть!

Фингон смотрел мимо Хурина, и лицо его было застывшим и бледным.

— Поздно. Уже поздно, — после тяжелого молчания выдохнул он.

…Долги часы богов. И не дано им забывать. Который раз Хурин вращал жернов воспоминаний, сызнова бередя свою рану…