Исповедь Стража

О, вот — одно имя из тех, кто навеки остался безымянным за строками этих повестей. Наверняка это он писал истории о жизни Эллери Ахэ, потому они полны такого страдания.

Я могу понять, почему. Он пытался искупить вину. Потому так мучительно-подробно описывал все мелочи, все ужасы…

Он был полубезумен — вот и ответ. Воображение безумца нарисует и не такое… Особенно если чувство вины сжигает тебя — ты сам себя мучаешь, растравляешь свою рану, как будто этим можешь успокоить угрызения совести и искупить муки тех, кто погиб. Даже если ты, по сути дела, и не виноват.

— Ты сохранил свои свитки?

— Нет… Я терял память, когда приходило безумие. Наверное, что-то оставалось у кого-то из людей — но я не могу вспомнить…

— Как ты нашел меня?

— Я хотел тебя видеть. Я чувствовал тут, внутри, все, что было с ними… Что было с тобой… Я почувствовал — и пришел…

Он помолчал, затем, набрав воздуха в грудь, быстро заговорил:

— Я пришел вымаливать прощение. Знаю, что трусость и предательство не простить, не стереть, но я же… Я пережил… Я казнил себя каждое мгновение, я больше не могу! Прости меня, помоги мне! Вели искупить, вели умереть!

— Гэлторн, не надо так… Что ты… Я не хочу этого. У меня ведь почти никого не осталось. И потерять тебя я не могу. Не хочу.

— Мне нужно твое слово! Скажи, что прощаешь! Скажи, умоляю!

— Я прощаю тебя, если тебе нужно слово. Да я и не вправе ни карать тебя, ни винить. Я ведь сам тогда сказал…

— Просто никто не ушел. Я знаю, не договаривай! Я ведь видел… Я и не смел надеяться на то, что ты… Мне нужно было лишь твое прощение. А я — я себя не прощу.

— Ты не виноват. Я хотел, чтобы все вы ушли, чтобы вы все спаслись. Я должен был переломить себя — и приказать вам. Силой заставить вас уйти, я ведь мог — но не верил, безумец, до конца не верил, что они станут убивать… — Он замолк. Воспоминания бессмертных не остывают со временем. Помотал головой. — Не уходи. Не казни себя. Не покидай меня, Гэлторн. Останься.

— Нет… я не могу… Ты простил, но ведь от этого ничего не изменится. Все это — было. И я оказался трусом. Перед ними я все равно виновен.

Повисло молчание.

— И чего ты хочешь? Как ты будешь жить?

— Тебе тяжело будет видеть меня. «А тебе — меня».

— Я хочу помогать тебе во всем… но я не смею быть рядом. Даже если ты простил. Не могу.

«Вот она — кара моя».

— Я буду с тобой — но не рядом. Я вернусь к людям. Пусть узнают о тебе… Я был безумен, они приютили меня. Они верили моему безумью — теперь я приду к ним исцеленным…

«Нет! Не надо! Я боюсь, что и с ними будет — как с теми. Я боюсь, Гэлторн».

— Гэлторн! Постой…

И опять — один. Один…

Те восемь — где они? Они живы, он чувствовал это сердцем, но где они?

И где тот, которого он лишь наедине с собой мог назвать — сын… Где он? Что с ним?

Вот этого я никогда не смогу понять. Почему же не назвать сына — сыном? Что в этом предосудительного? Что позорного в его происхождении или в его создании? Чего стыдится или боится Мелькор?

«Где ты… Где твой путь… Простил ли ты меня…»

Сколько ночей прошло, сколько дней — он не считал. Чего ждал? Что однажды настанет утро — и все вернется? Но день сменял день — и по-прежнему шумел ветер в траве, и лишайник пятнал камни, и кричал сокол в вышине, и звенел где-то ручей…

Он ждал. Ждал здесь. Знал, что сын придет — и придет сюда.

…Волк замер, прислушиваясь. Вожак был прав. Тот, кого Вожак ждет, пришел. Волк узнал его — таким он был в мыслях Вожака. Почти таким. Волосы того, что был в мыслях, были черны, как шкура Вожака. Этот — белый. Седой. Седой Вожак. Волк тихо скользнул среди высоких трав и исчез. Вожак говорил — он придет. Вожак чуял. И Седой пришел. Он ждет. Ждет Вожака.

Травы шуршали под ногой, словно говорили что-то. Нигде травы не шумят так, как здесь. Сидевший на камне медленно обернулся, чуть приоткрыл рот, словно он хотел что-то сказать, — и замер, увидев лицо пришедшего.

Страшно. Другой взгляд. Другое лицо. Глаза кажутся темными — так обманчиво черен горячий уголь.

Замер неподвижно — и смотрит этим темным, опаляющим взглядом.

Жжет. За этим пламенем не видно чувств. Только пламя. Черное пламя.

Жжет внутри.

«Я — знал. Теперь — вижу. И не проси меня простить… тех… Ты — можешь. Я — нет».

«Что они с тобой сделали, Ученик… Ты стал… иным. Что я с тобой сделал…»

Слов не надо было. Они смотрели в глаза друг другу — и не надо было ничего говорить. Гортхоуэр медленно подошел и сел на землю рядом с камнем, не глядя на Мелькора. Не надо слов. Это все — пустое. Все равно не высказать всего. Не надо оправданий и просьб о прощении, ибо ничего не скрыто.

«Я таков, каков я есть. Я изменился. Я стал собой. Может, я не таков, каким ты хотел бы меня видеть, — но это я. Прими меня таким, каков я есть».

«Мне не надо иного. Я не могу судить — не ведаю сам, прав ли я. Будь что будет, мой путь избран… Ученик».

«И мой… Учитель».

— Идем домой…

«У меня нет дома. Я не хочу его. Я не хочу иного дома — я боюсь… Пусть лучше ничего не будет. Когда нет ничего — тогда и терять нечего. Счастье дурака…»

— У тебя есть Дом.

Мелькор медленно обернулся и посмотрел на Ученика.

«У меня нет дома. Но ты хочешь, чтобы он — был. Да будет так. Я все равно не убегу от себя. Не спрячусь, даже если встанут стены — в стенах должен кто-то жить. И снова сюда придут. И снова… Нет. Нет. Я не позволю. Должна же быть в этом мире справедливость. И надо снова строить дом, надо растить сад, надо, надо! Иначе все теряет смысл…»

— Идем, Учитель… Домой.

У Стаи стало два вожака. Молодой — ему повиновались, ибо он был сильнейшим. Седой — ему повиновались, потому, что его любили. Седой не принимал обличья волка — но его все равно считали своим. Стая шла много ночей и дней за вожаками, пока не пришла домой. В Каменное Логово.

Звери ждали.

Вожаки стояли перед стеной гор, увенчанной трехзубой острой короной.

— Ты видишь — не завершено, — сказал майя.

— Пусть будет так, как будет, — покачал головой Вала. — Это твоя Песнь. Это твой Дом, и я буду счастлив вступить под твой кров.

— Тогда нареки ему имя. Вала помолчал немного.

— Аст Ахэ. Твердыня Тьмы.

Бесшумно открылись черные врата. Учитель и Ученик вступили в крепость.

Гэлломэ, Лаан Гэлломэ…

Зачем снова и снова возвращаться сюда? Здесь нет больше никого. Нет ничего. Зачем ты пришел?..

Пепел смешался с землей, в землю ушла кровь.

Гэлломэ, Лаан Гэлломэ…

Там, где были дома, — полынь и чернобыльник: словно пепел осыпал черно-фиолетовые листья и стебли; и ветви деревьев — сведенные болью пальцы, искалеченные руки, протянутые к небу.