Исправленному верить (сборник)

– Соперник? – предположил полковник, глядя на плохонький коллаж, где Овалов выступал в роли взятого на прицел самца макаки.

– Видимо… Девушка влюблена.

– А влюбляются именно в таких.

Шульцов кивнул и открыл «Сашеньку», где обнаружил скрупулезно скопированную переписку. Оставалось лишь подивиться прыти влюбленного Стаса, притащившего в свою нору такую добычу, и… сунуть нос в уже совсем чужую душу.

Девушка по имени Саша писала некоему Денису Анатольевичу, который предпочитал подписываться «Д.». Речь шла главным образом о поэзии. «Д.» присылал стихи, Саша восхищалась. Саша присылала стихи, «Д.» их оценивал – как правило, благосклонно. Последними были поздравление с Восьмым марта и ушедший на него следующим днем ответ.

Утро долгожданное с привкусом полыни,Приключенье странное серым пеплом стынет.Вспоминать – не хочется, позабыть – непросто,Думалось – не колется, оказалось – остро.Угрызенья – глупости, каяться – так незачем,Слабости минутные хороши без нежности.Что к чему – не спрашивай, нет ответов в принципе.Хороните заживо угольщиков с принцами.

– Поссорились? – предположил полковник и неловко пошутил: – Перешли в праздник к прозе, и не сложилось.

Шульцов согласился и тут же наткнулся на сборник Сашиных стихов. Файл назывался «Сирано», фигурировавшие в переписке стихотворения были выделены серым. Следующей добычей стали черновики, не оставляющие сомнений в том, кто был подлинным автором томной женской лирики.

– Если за этим последовал шантаж, то мотив у этой Саши был…

– Аркадий Филиппович, – Шульцов оглянулся на Вилена, но тот сидел, закрыв лицо руками, – я вам еще не рассказывал про контролершу из метро?

– А я вам – о завещании Спадниковой. Вы, как говорится, стали очень состоятельным человеком.

3

Дальнейшее все сильней напоминало дикий поезд, который может выскочить чуть ли не из шкафа и задавить. По настоятельному совету полковника Шульцов набрал «макака» Овалова. Первые попытки были неудачными, но минут через сорок, когда расставшийся и с полицией, и с Виленом историк шел к метро, раздался звонок.

– С вашего номера мне звонили.

– Денис Анатольевич?

– Да.

– Шульцов Олег Евгеньевич. Я хотел бы с вами встретиться, по возможности быстро.

– Зачем? – Голос был красив и исполнен значимости.

– Разговор не телефонный. Речь об одной вашей знакомой, Александре Колпаковой, и о вас.

– Какое отношение к этому имеете вы?

– Косвенное, но в ваших интересах выслушать меня как можно быстрее.

– Не думаю. Я не слышал о Колпаковой больше недели и вряд ли услышу впредь.

– Тем более.

– Господин…

– Шульцов.

– Я слишком дорожу своим временем, чтобы обсуждать с посторонним человеком не касающиеся его темы.

– Я тоже. – Олег Евгеньевич осознал, что начинает разделять чувства Стаса. – Но складывается очень неприятная для вас ситуация. Особенно если Александра на вас обижена.

– Ее чувства – это ее проблемы, а не мои и не ваши. Если вы, разумеется, не пресловутый пан.

– Пресловутый пан мертв, – отрезал Шульцов. – Я буду на «Горьковской» через сорок минут. Вы?

Мушкетерский «макак» замялся.

– Хорошо, – наконец сдался он. – Знаете кафе «Рептилия»?

«Горьковскую» поезд неожиданно проскочил без остановки, пришлось идти от «Петроградской», и Шульцов опоздал минут на десять. Поэт уже сидел за зеленым столиком под искусственным плющом, средь которого резвились пластмассовые игуаны; одна, ядовито-зеленая, казалось, вот-вот ухватит Овалова за ухо.

Фотографии предмету Сашиных чувств не льстили, разве что волосы при ближайшем рассмотрении были не черными, а темно-каштановыми, и ростом поэт был пониже и Шульцова, и Саши – впрочем, не слишком.

– Добрый день.

– Здравствуйте. – Овалов отодвинул чашку кофе. Больше на столе не было ничего, даже меню. – Что все-таки случилось?

Есть люди, разговаривать с которыми неприятно отнюдь не потому, что они плохи, – они могут быть в двадцать раз лучше, умнее, важнее твоих друзей и тебя самого, только тебе их достоинства, как рыбе – четверг. Будь Шульцову от Овалова что-то нужно, он бы попрощался и ушел, но список людей, которых историк желал бы видеть по ту сторону Стикса, иссяк со смертью академика Сущенко. Красавец Овалов был всего лишь иррационально противен, а это не причина для смерти.

– Дело в том, – скучным голосом объяснил Шульцов, – что вокруг Александры Колпаковой происходят необъяснимые вещи. Случайно обидевшая ее женщина тяжело, возможно смертельно, заболела. Пан, о котором вы упомянули, трагически погиб этой ночью. Он был влюблен в Александру, ревновал ее к вам и…

– И при этом писал за нее стихи, которые должны были привлечь мое внимание к заурядной, в общем-то, женщине. Надо сказать, это ему почти удалось.

– То есть о… розыгрыше вы знаете?

– Александра созналась. После этого я ее не видел и видеть не собираюсь.

– Вы ответили на ее последнее письмо?

– Разумеется, нет. Она решила продолжить игру, но я не признаю отношений второй свежести. Можете это при случае ей передать.

– Я этого делать не стану и вам не советую. То, что я скажу, покажется странным, но Саша из той категории людей, обижать которых может быть опасно.

– Ее отсутствующий отец – мафиозо? – Овалов махнул рукой, подзывая официантку: – Счет.

– Дело не в отце. – В подобном обществе Шульцов не стал бы пить даже амброзию, не то что третьесортный кофе. – Вы привели одну цитату, позвольте напомнить вам другую. О кирпичах, которые просто так на голову не падают. Увы, очень похоже, что обидевший Сашу стоит под кирпичом.

– Так бы сразу и сказали, – брезгливо поморщился «Д.». – Я бы сэкономил время и пусть небольшие, но деньги. Нет, я не жаден, но у меня есть принципы, один из которых – не иметь дела с шарлатанами. Когда вы назвались, мне показалось, что я слышал ваше имя; я пробил через Яндекс и не ошибся – вы очередной жулик от магии. Надо отдать вам должное, работаете вы нетривиально, но я оплачивать защиту от летучих кирпичей не собираюсь. Обратите свое внимание на слабый пол, с ними у вас выйдет лучше. Счастливо оставаться.

Выходить вместе после подобной отповеди можно было, лишь имея в виду подраться. Шульцов задержался под синтетическим плющом и даже заказал бокал вина, более или менее сносного. Половину историк выпил, половину оставил игуанам, вложил в счет чаевые, в два раза превосходящие стоимость потребленного Оваловым кофе, и с чувством выполненного долга покинул ядовито-зеленое заведение.

Оглядываться историк не любил, но в этот раз почему-то оглянулся. На украшавшем фасад черном кованом букете что-то желтело, Олег Евгеньевич вгляделся и понял, что это канарейка.