Испуг

2

Отслеживая, я ходил в темноте кругами. Кругами – это самое простое в любовной маете (самое понятное). Если ночь не спишь. Если всё тихо… Можно уйти довольно далеко… Простор завораживает.

При луне шаг нетороплив, но мало-помалу я уходил за пределы поселка. Иногда слишком далеко. Аж до соседних перелесков. (Можно было упустить дорогу из виду. Хотя нет… Отъезжающую машину Бориса я уже умел узнать с расстояния. Легко! По шуму мотора.) А затем вольные круги моих шагов быстро-быстро стягивались. Убывая, круги сходились вновь – сжимались к одной точке. К ее даче.

В темноте я подошел совсем близко. Они не спали… Или прервали сон… На веранде с убавленным светом, отчетливо видные, сидели Вика и Борис. Никуда не уехал. И не собирался сегодня!.. На ночь глядя парочка крепко выпила. Курили. Маленькая лампа светила им едва-едва. (Им хотелось быть в полутьме. На простеньких плетеных креслах.) Транзисторный приемничек вопил:

Я са-аам себе и небо и луна-а! —

но и звук приглушили. Им было великолепно. Это чувствовалось! В куполе мягкого света… Тихие ночные минуты, когда мужчина и женщина вдвоем.

Если не считать, конечно, меня. За штакетником, дыша сырой ночной крапивой, я стоял и вглядывался. Изгибающиеся пласты их сигаретного дыма… Дым всплывал… В темное небо. Взгляд мой прицельно замер – так и держался. На ее лице… На ее голых коленях. На огоньке ее сигареты.

Но долго я не выдержал – ушел. Можно сказать, я убежал. Во всяком случае, меня опять быстрым-быстрым шагом унесло за поселок. А уже там полегчало. Сердце расслабилось… Впереди – огромный кусок ночного неба… Я шел и шел.

Как вдруг из-за деревьев выскочила грузовая. Фары ее, ярко вспыхнув, воткнулись в меня. Машина мчала не сбавляя хода!.. Прямо!..

Я резво отпрыгнул в сторону. Это самосвал. Это здесь не впервой. Машины, в основном малаховские (бывает, и московские), сбрасывают по ночам свой смрадный груз. Далеко вывозить хлам им не хочется. Куча! Еще куча! А зачем далеко?.. Если можно близко… Ночью-то! (Это как помочиться у ближайшего забора.) Они свинячили с какой-то пещерной радостью.

Свидетелей все же побаиваясь, шоферня завела лихую практику: пугать случайных прохожих. На всякий случай. Знай свое пешее место!.. Мчат прямо на тебя, слепя фарами! Поберегись! Психологический давёж. Где уж тут углядеть и запомнить номер!.. Заставляют-таки отпрыгнуть в кусты. А то и в придорожный ров с лягушками.

– Сука! Сучара! – кричал я шоферюге вслед, выбираясь из столетних лопухов.

А гул машины уже стих. Ночь… Луна в тучке. Но все равно светло. Я один.

Петр Иваныч мог бы мне мешать. Однако после смерти Глебовны он стал на время угрюм и редко выходил вечерами. Он даже не настаивал, чтобы нам посидеть вместе на скамейке за портвешком. Предпочитал с женой… Дома… У телевизора. Вечер за вечером. С ума сойти!

Но тем удивительнее было наткнуться на моего Петра Иваныча однажды ночью.

И где!.. Кружащий мой шаг (отслеживающий вечер за вечером машину Бориса) случайно завел меня пройти мимо кладбища. Это получилось нечаянно. Кресты так и выросли перед глазами. Я благоразумно свернул в сторону. (Съеживаешься, едва припахивает смертью. Трусим слегка!) Но даже свернув, я успел кое-что увидеть. Нет, нет, мертвецы из могил не встали. Ничего такого… Однако же там был мой приятель. Среди ночи… Наш Петр Иваныч!

В одиночестве. Он сидел на земле… Возле свежей могилы, что с самого краю. Возле той самой могилы. Я сразу узнал… Камня (или креста) пока что не было, но оградка там уже стояла. Я разглядел всю картинку издалека. (Луна. Видимость отличная.) Я приостановился.

Я даже разглядел его руки, бутылку. Лунный блик бутылки. Но я не подошел. Не хотел его смутить… Вот ведь как! Газетка!.. Перед Петром Иванычем была расстелена газетка с кой-какой на ней закуской. Он таки навестил ночью красноносую страдалицу. (Увы, уже усопшую.) Он выпивал с Глебовной напоследок.

Иваныч чувствителен. Я вновь им восхитился. Чтобы так скорбеть, надо быть поэтом. Или шизом. (Одним из тех лбов, что так славно несли ее вчетвером.) Я ушел… Хотя было мне любопытно… Интересно же! Беседует ли он с ней? Говорит ли чего умершей? Привет, дорогая. А вот, мол, и я со своим стаканом!.. Еще забавная, хотя и гнусная мысль: настучать его старухе. Ревнуют ли в таких сомнительных случаях? В ярости… Примчится ли его тихая скучная женка сюда – пошуметь среди могил?

О бедной Глебовне я и не думал… Возможно, был ее особый день. Ее девятины?.. Не знаю. Не считал.

На их даче кой-какие перемены. Не стало Глебовны – и почему-то сразу съехали старики Вики. (Смерть, как водится, перетряхивает наш быт.) Зато ее Борис жил теперь здесь запросто. Не сожитель – хозяин. Как у себя дома. Красивая Вика и он – им было отлично вдвоем!.. Целая дача… Никаких теперь ни о ком забот. Никого! Никого – кроме… Кроме самих себя, молодых и по-летнему жадно сексуальных.

Я ждал… Я следил за приготовлениями. (Старик, когда бродит по улице, все видит.) Борис прикупил новый спиннинг. Рыбацкая страсть свое возьмет! Вот-вот и он отправится с соседом на Шатурские озера. За судаками! Вот-вот…

Конечно, иной раз он возвращался с рыбалки прямо среди ночи, но чаще при свете… когда уже светало! Он словно бы дразнил меня. Провоцировал.

Однажды вечером его машина уже было всерьез выползла из гаража. Уже шумела у ворот… Вика его провожала… В полутьме я не видел, пронес ли Борис в машину спиннинги. Но по сборам была полная уверенность, что он едет рыбалить на ночь глядя. Сосед, его приятель, уже с обеда уехал. Все совпадало! (Ах, какой был бы промах.) Однако я чутко перепроверил – я не поленился пройти мимо шумящей машины. Ухо стариковское, тугое!.. Но все-таки, оказавшись возле, я расслышал вялое Викино недовольство. И в ответ – его слова:

– Вика… Не вяжись. Я через сорок минут вернусь.

– А если там очередь?

– Какая ночью очередь! – Борис засмеялся. Он ехал всего лишь в автосервис, что на далеком от нас шоссе. Что-то насчет запаски – запасного колеса.

Утром я подстерег Вику в нашем магазине. Просто повидать. Я не мог без нее… Повидать, слегка прикоснуться. Это ведь так немного!

Небогатые дачники, семь-восемь человек… Маленькая очередь поутру, где я, как только Вика появилась, тотчас встал за ней – и ей на ушко что-то болтал. По-поселковски пошучивал. По-стариковски пускал слюну. Это ведь утром! Летним бездельным утром. Когда еще у нас поболтаешь!.. В магазине с утра привоз молока. А красивая Вика покупала плохонький сыр.

Моим шуточкам Вика смеялась, она охотно смеялась (снисходительно, конечно!), а я, стоя сзади, этак легко-легко трогал ее плечики. Вроде бы для ее же равновесия. Вроде бы она могла от собственного смеха все больше и больше раскачаться и упасть.

– Но-но! – Вика по-поселковски же, по-простецки оглядывалась на меня: чего, мол, этот за меня держится. И опять смеялась. И опять плечиками подергивала: эй, не слишком, не слишком!

Я подумал, как это правильно. Как кстати!.. Руки мои должны были стать не только смелы. Но и знакомы… Ей знакомы… И сколько-то привычны ее чутким плечам. После этой магазинной прикидки Вика прикосновению не удивится. (Мои руки будут сама нежность. Руки заскучавшего пианиста. Руки крадущегося ночного вора.) Ведь ночью… Как только она попросит боржоми.