Испуг

Вика заметно подобрела, когда мой язык ожил. В принципе она уже согласилась на слова подоступнее и попроще. (Люди хотят ладить.) Смягчилась:

– Да хоть что-нибудь. Хоть простое!.. Ну, скажи: трахну… ну, оформлю. Ну, вгоню кол.

– Вика… А если я один раз молча?

– Дразнишь?

– Ладно, ладно. Что именно ты хочешь?.. Вгоню кол. Трахну.

– Только не так вяло.

Мы вышли в сад к колодцу. Уселись там на могучее бревно. Когда уже совсем-совсем стемнело… Курили медленно. Вика дурачилась, крутя и лаская мне ухо свободной от сигареты рукой.

А я на прохладной колодезной крышке нащупал кружку. Крупная, старомодная – на цепочке, конечно. Цепка длинная и нетяжелая. Кружка погружалась в воду медленно. Можно было вести счет. Я сравнивал… Кружка уходила в глубину… А луна (на тот же счет) выходила из мглы.

Я выпил половину этой огромной кружки. Глоток за глотком – не отрываясь глазами от ночного неба. От выползающего желтого светила.

Когда вернулись к постели, я явно повеселел… Постель имеет свой почерк! При луне… Я легонько подтолкнул туда Вику. В дачной постели всегда присутствует деревенская поэтика: всё как попало разбросанное! Как легкая озерная рябь.

Однако радость нашей ночной и молчаливой (без единого слова! наконец-то!) любви была недолгой – разве что полчаса.

Зазвонил телефон. Нелепый такой дребезжащий ручеек звука. Вика взяла трубку. Лежа…

– Ага-а! – протянула она легким (и лишь чуть неправдивым) голосом. – Уже едешь. Ага!.. Уже свернул с шоссе? Отли-ично!

Мы лежали бок о бок. Она шевельнулась… Нагая, прохладная, только-только остывшая после близости. «Борис», – шепнула мне.

Я кивнул. Я и сам сообразил.

– Ага-а! Сварить тебе кофе. Черненького? Без капельки молока?.. Отли-ично! – пела она ему в трубку. Чуть неправдиво (опять же), но с задором и с отвагой.

Поскольку я молчал, Вика легонько толкнула меня локотком в бок. Может, я не все понял?.. Подтолкнула мою сообразительность. «Это он… Подъем, Петр Петрович!» – шепнула. И для начала перемен сама первая села в постели.

А затем Вика встала. Нет, нет, никакой спешки. Она легонько зевнула – и пошла к плите, чтобы сделать любимому человеку кофе. Он войдет, он с порога – а кофе уже горяч.

Она еще говорила ему:

– Ну, всё. Жду. Пока… Иду, иду к станку! – и передала трубку мне, мол, дай отбой. И подмигнула.

Последнее, что я видел (я уже одевался), – как красивая голая женщина готовит кофе, стоя спиной ко мне у плиты.

Когда Вика подмигнула, была в этом кой-какая насмешечка над подъезжающим и торопящимся к постели Борисом. (К еще дымящейся постели.) Но женская смешинка не была ему или мне обидной – была человечной. Все, мол, мы люди!.. Я это ясно видел. Шепотком еще раз напомнила мне: «Положи. Положи там трубку».

Убавила пламя до малого… Доставая банку с кофе, ложечку, сахар, то да сё, она легко перетаптывалась, шаг туда, шаг сюда… И все время невольно играла ягодицами. Как бы гримасничала. Стоя у плиты… Спиной ко мне. Так и подумалось, что ниже поясницы открылось ее второе лицо.

Это подвижное лицо хихикало в равной мере… И над Борисом… И надо мной… И над самой Викой. (Над первым своим лицом.) Это было опять же совсем не зло. Это было равнодушно. Ах, мол, сколько суеты. Ах, мол, люди-людишки!.. Равнодушно… Второе ее лицо всё о нас троих знало и посмеивалось.

Приняв из Викиных рук, я аккуратно переправлял телефонную трубку через постель к столику. (Трубка должна быть на своем месте. Чтобы дать отбой.) Я как раз нес трубку в руке. А Борис еще договаривал последнее. Он жарко и басовито пророкотал мне в самое ухо:

– Сейча-ас… Сейча-ас я тебе каааааа-аак вста-аавлю.

Я даже выронил трубку.

Старость, пятая кнопка

1

Два старика, мы с Гошей случайно встретились в вагоне полупустой грохочущей электрички.

– Живешь на этой станции? – спросил он.

– Ну да.

– Дачный поселок?

– Что-то вроде. – Я засмеялся.

– А чего в Москву?

И, не дослушав, чего это я еду в Москву, он стал звать к себе, он, мол, в Москве живет совсем рядом с вокзалом – сейчас же и зайдем, посидим-поболтаем, столько лет не виделись!

Гоша – мой когдатошний сокурсник и приятель, а ныне, конечно, пенсионер… Гоша Гвоздёв… Мы болтали и после, всю дорогу, оказавшись в вагоне нечаянным образом рядом. Болтали, когда шли к нему домой. Болтали и дома, когда прикидывали, как нам удобнее в его маленькой однокомнатной квартире рассесться. Да, да! Как нам сесть?.. Стул на выбор?.. Или кресло?.. Я взял стул.

В тесноватом, но вполне опрятном логове одинокого пенсионера мы (уже на кухне) рассаживались не столько относительно друг друга, сколько относительно телевизора. Гоша великодушно предлагал мне к зрелищу поближе!.. Сели… Всё еще болтали. Зато, как только экран высветился, наступило наше великое молчание. Удивительно! Мы с ним промолчали несколько часов кряду. (Лишь иногда о чем-то вскользь и кратко. Два-три слова… Не больше.) Смотрели расслабленно на экран. Смотрели восторженно! Весь наш вечер.

Поначалу мне подумалось, что помалкиваем из-за неудобства, – у Гоши отсутствовал дистанционный пульт, чтобы зрелищем управлять со вкусом. В быту эту пластиковую шоколадку с кнопками зовут Пу– Пу, начальные слоги от пульт-пульт… Так вот Пу-Пу здесь не было. А ведь для старика пощелкать податливыми кнопками, продолжая беседу, – это настоящий пир! Это знак мгновенного обладания целым миром… Вот бы и пощелкали по очереди – пообладали бы напоследок! Но канал, увы, работал только пятый – «Культура», – а когда я, как водится, спросил у хозяина о других каналах, как там?.. – Гоша Гвоздёв ответил:

– Там ничего нет.

– Но бывает же и на других каналах кое-что интересное.

– Нет. Не бывает. – Он засмеялся. – Извини.

Я легко смирился. (У меня вообще нет телевизора.) Дело в том, что мы, Гоша и я, смотрели и слушали без малейшей натуги. Я даже увлекся: передача была о молодом Пушкине – и какая яркая передача!.. Затем замелькал Матисс. Загляденье!.. Я давненько не смотрел «ящик». Я понятия не имел, как они там, то есть на пятой кнопке, сильно прибавили!.. «Ромео и Джульетта» Прокофьева… Эйзенштейн… Культ кино…