Испытание огнем. Сгоравшие заживо

От злости на себя Матвей задохнулся: как же так, на самолете врага видел все заклепки, не промахнулся, а он не взорвался. Улетел, но думать дальше было не время.

Посмотрел назад через прозрачную броню — в атаке два истребителя и собираются бить только его. Матвей убрал обороты мотора и круто развернулся на дальнего, третьего немца. Маневр спас его. Над головой пронеслись огненные трассы — мимо. Впереди диск вращающегося винта тянул за собой песочного головастика к машине Митрохина. Матвей подвернулся — и самолет врага закрыл собой стекло кабины. Мотор «сто девятого» коптил. Матвей дал длинную очередь, и от кабины и мотора полетели клочья. И в этот же момент по самолету Осипова вновь застучало молотом железо, выброшенное пушками врага, в кабине что-то хлопнуло.

Новый разворот, чтобы посмотреть, что за хвостом. Врагов осталось только двое.

А командир? «Ил» Митрохина продолжал полет над самой землей. Вид у него был как у старьевщика, несущего на спине мешок с барахлом. В разных местах, на крыльях и фюзеляже болтались какие-то тряпки и палки. Значит, ему еще раз попало.

Сверху проскочил «мессершмитт», дал на пикировании очередь по Митрохину и ушел вперед. Что же он собирается делать?

А сзади новая атака по Матвею. Он сманеврировал, и очередь прошла мимо.

Немец сменил цель и пошел на Митрохина.

Осипов довернулся на истребителя, подбирающегося к самолету командира, и открыл заградительный огонь. Немец рисковать не стал и крутым маневром вышел из атаки, вверх и назад. Матвею за ним смотреть было некогда.

Передний немец, забравшись повыше, сделал разворот на Митрохина и с пикированием пошел ему в лоб.

Матвей понял: сейчас будет стрелять, если попадет — убьет! По полету атакуемого было видно, что Митрохин огнем врагу ответить не сможет — нет скорости. Мотор его коптил из последних сил. Скорость чуть-чуть только держала самолет в воздухе.

Немец пикировал сверху, самолет его стремительно рос в размерах.

Осипов поймал мотор немца на вертикальную черту прицела, чуть подождал и со злостью нажал на гашетки. Пушки и пулеметы вновь послушно рявкнули на длинном выдохе. И Матвей понял, что попал и опередил немца с открытием огня. На желто-зеленом поле крыльев у немца что-то блеснуло, и самолет, резко повернувшись вокруг оси, пропал сзади.

Новый разворот — теперь позади только один истребитель врага, и опять он в атаке. Матвей сманеврировал. Очередь прошла мимо. Немец прошел над «илом» Матвея верхом и крутым разворотом ушел в набор высоты назад.

«Как только бедный «илюха» все это безобразие терпит, летит и не разваливается».

Матвей ходил над Митрохиным в крутой змейке. Опасался, что демонстративный выход немца из боя мог быть обманом, тактическим маневром перед неожиданной в таком случае атаке, атаке в упор, если у него еще есть боезапас.

Крутясь над Митрохиным, Матвей уже понял, что двух-то он сбил, а третий, с тузом, по которому он стрелял вначале, видимо, тоже не летает. Поэтому оставшийся четвертый — злой и мстительный — просто не уйдет.

И еще думал, что истребители эти, видимо, только что прилетели откуда-то. Опыта боев со штурмовиками не имели. Пренебрежительно отнеслись. Не думали, что напарник подбитого командира будет вести активный бой и рисковать собой. Действовали они в общем-то правильно. Атаковывали одновременно и ведомого, и ведущего. И если бы он, Матвей, был на любом другом самолете, а не на бронированном «иле», то их первая атака должна была быть для него и последняя.

И еще он думал о том, что, вероятно, «мессершмитты» были вооружены не пушками, а крупнокалиберными пулеметами, поэтому броня у него и выдержала.

«Буду считать, что везенье и уменье сложились в положительную сумму, в мою пользу».

Внизу промелькнула огненная и пыльная линия фронта, и сразу «ил» Митрохина запахал землю, вначале хвостом, а потом и мотором. Не упал, а сел без шасси на фюзеляж. Осипов положил машину в крутой вираж. Смотрел на самолет командира. Ждал, что будет делать Митрохин…

Открылся фонарь, и командир махнул ему рукой… На сердце стало у Матвея легче: «Не побился, не ранен».

А немец? Где он? Еще раз осмотрел воздух, чтобы не допустить неожиданной атаки. Убедился, что рядом ни знакомца, ни новых нет. Покачал машину с крыла на крыло, чтобы командир понял его решение: «Ухожу домой».

…Матвей заходил на посадку. Когда решил выпускать шасси, то не надеялся на удачу, потому что оба крыла были в пробоинах. Но оказалось все в порядке: зашипел воздух в системе и шасси вышло.

Колеса коснулись земли, и самолет затрясло. Он понял, что резина пробита, и выключил мотор. Самолет, пробежав метров сто пятьдесят, начал разворачиваться влево. Попытка удержать его на прямой ничего не дала. Тормоза не работали. Теперь Матвею оставалось только ждать, когда машина сама остановится, препятствий вблизи не было. Тревожило одно: выдержат ли стойки шасси, а то можно и перевернуться.

Пятнадцать-двадцать секунд пробега показались ему очень долгими. Самолет описал на разбитых колесах полный круг и затих.

В наступившей тишине слышалось только жужжание гироскопических приборов в кабине самолета да что-то шипело внизу.

Пока к самолету бежали люди, Матвей вылез из кабины, спрыгнул на землю и быстро обошел вокруг «илюхи». Посмотрел, что с ним: обшивка крыльев и фюзеляж походили на решето; винт продырявлен в нескольких местах; оба колеса разбиты. Целы только броня мотора и кабины. Он погладил рукой броневые обводы мотора. Прижался к ним щекой. Сталь, как кожа живого существа, разгоряченного боем, была горячей.

— Спасибо, дорогой. Еще поживем и повоюем. Давай держись.

Подбежал Петров. Обнял Осипова:

— Цел, командир? А Митрохин?

— Я-то цел. А командир на вынужденную сел на нашей территории. Остальные-то все пришли?

— Нет. Горбатов не прилетел.

Подошла полуторка. Разговор оборвался. Пришлось ехать на КП полка.

Митрохин прилетел в полк вечером на У-2. На вынужденную он сел сразу за своими окопами. Ему повезло: ни ранений, ни синяков, ни шишек, а «ил» пропал. Убрать его в тыл под огнем было невозможно. Пехота в этом месте стала отходить и сама подожгла самолет, чтобы не оставлять противнику.

После разговора с командующим ВВС фронта, пока ожидал «кукурузника» и добирался домой, Митрохин многое передумал. Вновь проанализировал свои полеты, полеты командиров эскадрилий и звеньев, вспомнил потери и как они описывались в донесениях. Настроение было тревожное. Необходимость какой-то смены в тактике пришла в противоречие с законностью. Командир дивизии требовал одно, а жизнь диктовала другое. Нельзя было отказываться от малых высот полностью, но варьировать высоты полета было необходимо. На этом настаивали все его подчиненные, и в их правоте он еще раз убедился сегодня. Постоянный бреющий полет превращал воздух из трехмерного пространства в поле с двумя измерениями, что значительно облегчало прицеливание зенитчикам и другим стрелкам. Он вспомнил слова Шубова, который вгорячах сказал: «…Но ниже-то некуда. Земля уже вместо помощника превратилась во врага: только и смотришь, чтобы не зацепиться». Верно ведь: ни маневрировать толком, ни прицеливаться нельзя. В сорок первом они все же убедили Наконечного в необходимости поднять высоты полета и бомбометания, а за ним пошли и друтие.