Испытания

Профессор Владимиров снова взял в руки приятно скользкий желтый «кохинор» и принялся за корректуру своей книги.

«А все-таки — зима», — успокаивая себя, подумал он.

7

Зал, где работали конструкторы, в институте называли просто «КБ» (конструкторское бюро) не только для краткости, но и желая подчеркнуть главенство этого институтского подразделения; Яковлеву и Сулину отвели место у самой двери. Они были новичками, да и вообще числились по испытательному отделу. В их угол, выгороженный двумя столами и двумя кульманами, никто не заглядывал, и Григорий поначалу был доволен этим. Он горячо взялся за дело, потому что всегда тосковал по чертежной доске и уже тяготился хоть и не монотонной, но успевшей надоесть за несколько лет работой в испытательном отделе. А кроме того, проект детского автомобиля он считал модификацией своей конструкции. Правда, на эту мысль натолкнул Жорес Синичкин, который по настоянию Григория был назначен художником-конструктором детского автомобиля. Вообще они сблизились за последнее время. Григорию все больше нравился Синичкин, и странной загадкой казалось то, что этот житейски неглупый, одаренный в своем деле человек так беспомощно выступает на советах. Но постепенно Григорий начал понимать, что Жоресу свойственно интуитивно-практическое мышление. Синичкин был больше художником, чем инженером, ему легко удавалось набросать на бумаге эскиз будущей формы, но трудно было объяснить свой замысел. Подобно людям, лишенным музыкального слуха и любящим петь, Жорес, не имея на то данных, обожал теоретизировать. Григорий уже притерпелся к этому и не вдавался в словесные споры с художником. Он знал, что, утомившись от своих путаных рассуждений, Жорес сядет за стол и найдет то, что не в состоянии сказать словами. И Григорию очень нравились его эскизы. Теперь Жорес потихоньку делал модель в одну пятую, чтобы окончательно выверить линии, не очень четко прорабатывающиеся на чертеже. Григорий с нетерпением ждал окончания этой работы — так хотелось взглянуть хотя бы на модель своего будущего автомобиля. Однако последние дни Жорес на все вопросы отвечал уклончиво, тянул что-то невразумительное и сам еще и еще уточнял у Григория основные параметры детского автомобильчика. Яковлев чувствовал, что художник что-то скрывает, и нервничал, опасаясь неудачи.

Валя Сулин уже закончил свою часть, выдал чертежи конвертированного маломощного двигателя, за основу которого был взят одноцилиндровый мотор серийного мотоцикла, и теперь снова пропадал на обмерных стендах в испытательном — гнал работу, которую хотел обсудить еще до Нового года. Григорию же оставалось самое неинтересное: пересчет шестерен в коробке скоростей и редукторе, изменение системы отопления и вентиляции в расчете на уменьшенный салон и другие мелкие переделки. И хотя детский автомобиль числился самостоятельным проектом, группе не дали узких специалистов — агрегатчиков, электриков, — так что все приходилось делать самому. Если бы не проект автомобиля, над которым Григорий трудился несколько лет, то сейчас ему пришлось бы работать не покладая рук.

На душе у Григория с утра было скверно, почему-то ранний, неожиданный снег раздражал. Работа не шла — все хотелось спуститься к Жоресу, хотя Григорий и понимал, что этого не следует делать. Сутулясь над столом, он хмуро обсчитывал на линейке передаточные числа шестерен и курил уже, кажется, пятую с утра сигарету. За спиной в большое окно вползал снежный день, но Григорий не выключал потускневшего желтого огонька под алюминиевым колпаком настольной лампы, лишь слегка золотившего шкалу линейки и его руки. Работалось без охоты, проплывали невнятые, отрывочные посторонние мысли о скуке одиноких осенних вечеров, о том, что все-таки надо купить телевизор. Клубились в КБ шорохи голосов, приглушенные, серые, как утренний туман. Скверно было на душе, и он подумал с тоской: «Хоть бы пришел кто-нибудь…»

— Вы — Григорий Иванович Яковлев? — Из-за края чертежной доски выглядывало смуглое лицо незнакомой девушки.

— Я — Григорий Иванович Яковлев, — хмуро ответил он, бросил счетную линейку на стол и откинулся на спинку жесткого стула.

Девушка обогнула доску и показалась вся — в красной поблескивающей куртке и только что входившей в моду непривычно короткой юбке. «Это чучело еще откуда?» — чуть удивленно подумал он.

— Еле нашла вас, никто не знает, где вы находитесь, — облегченно вздохнув, сказала девушка.

— Я и сам часто не знаю, где нахожусь. — Он взглянул на нее внимательнее и не понял, хороша эта девушка или дурна собой, — не было опыта, чтобы разобраться, где ухищрения косметики, а где настоящее. — Но вам-то я зачем понадобился?

— Может быть, вы позволите мне сесть? — Она сняла ремешок большой сумки с плеча.

— Пожалуйста, — поспешно ответил Григорий, отвернулся в замешательстве, поискал глазами по столу и выключил настольную лампу.

Она подтянула стул Сулина, села, поставив свою сумку на пол. Взгляд ее показался Григорию жестким, проницающим, хотя тугие полные губы улыбались кокетливо.

— А что это вы днем с лампой? — Улыбка стала еще ярче, ямочки на щеках запали, а глаза остались все те же — острые, проницающие и темно-бархатные.

— А… ищу человека.

Ее улыбка злила, потому что казалась вымученной.

— Ну и как?

— Ну, и пришли вы. — Григорий взял линейку, надвинул ползунок, считая результат, но уже забыв, зачем это число, втолкнул движок в корпус, снова положил линейку на стол и вопросительно взглянул на девицу: «Какого рожна ей надо?»

— Я из газеты.

— А я уж подумал, что вы агент по страхованию. — Почему-то хотелось обидеть эту девицу, сбить спесь.

— В самом деле похожа? — Тут ее глаза мягко блеснули, теперь это была действительно улыбка. Григорий даже поймал себя на том, что рот у него полуоткрыт, и сжал губы.

— Не знаю. Теперь ведь не поймешь, кто ассенизатор, кто профессор, все похожи друг на друга, — сказал он хмуро, ощущая какой-то неуют в присутствии этой стриженой с искусственными сединками в черной мальчишеской голове. Может, это чувство возникало оттого, что сидела она слишком свободно, закинув ногу на ногу, и совсем близко были ее круглые колени, почему-то все время попадавшиеся на глаза.

— Люди теперь довольно быстро меняют, так сказать, свой статус. Год или два назад рабочий, потом инженер. Ведь вы тоже не сразу стали автоконструктором. — Смуглое ее лицо, цветом своим напоминавшее о южном курортном солнце, стало серьезным, но теперь улыбались глаза — насмешливо, бесовски и беззащитно по-девичьи.

Григорий спросил вдруг охрипшим голосом:

— Как вас зовут?

— Софья Николаевна, — словно недоумевая, ответила она и тут же быстро добавила: — Можно просто — Соня.

Григорий кивнул утвердительно, будто знал ее имя заранее; рассеянная задумчивость наползла на него, и глаза обратились внутрь. Долго смотрел он в упор на девушку и не видел ее, потом заморгал, словно пробудившись.

— Так чем могу быть полезен?

— У вас неприятности? — почти шепотом спросила она и наклонилась вперед так, что глаза, темные, бархатные, беззащитные, стали близко-близко. Пахло от нее холодным, чуть уловимым, мятным чем-то.

— Что это за духи у вас? — удивленно и волнуясь, спросил Григорий.

— Какие духи? — Она не отклонилась, только испуганно дрогнул взгляд.

— Ну эти… мятой пахнут. — Он покраснел, поняв бестактность вопроса.

Она откинулась на спинку стула, повела плечом, принужденно улыбнувшись.

— Нет никаких духов: это лепешки мятные…

— Извините, — потупился Григорий. Он слышал, как шуршит она сигаретной пачкой, чиркает спичку, но не поднимал головы. Оцепенелость и грусть ощущал он, словно внезапный, незнакомый недуг. «Да что же это?.. что?!» — тоскливо пытал он себя, вперясь глазами в серые шашки пластикового пола. Ему не хотелось говорить, но и не хотелось, чтобы эта девушка ушла, — пусть бы сидела так, лишь бы чувствовать ее присутствие, вслушиваться в тихое шелковое шуршание красной куртки, вдыхать дым ароматной сигареты. «Что же это?.. что?!»

— Григорий Иванович, может быть, я не вовремя? — Голос ее был осторожен, как будто разговаривала с больным.

— Да нет… — Григорий поднял глаза, но посмотрел мимо нее в окно.

Дымное, в белесых размывах клубилось небо, над ничем не загороженной далью полигона, и где-то у южной черты, за сизым облаком с розовой гривой, проглядывало солнце. Тревога томила и грусть.

— Хотелось поговорить с вами, — тихим голосом больничной сиделки сказала она.

— Пожалуйста, — с подавленным вздохом откликнулся он. — Только о чем?