Исследования истерии

[2] Катарина – Аурелия Кроних (1875–1929) – дочь Юлиуса Крониха и Гертруды Кроних (в девичестве Гешл). Около 1885 года родители Аурелии Кроних арендовали горный приют «Цум Баумгартен» на горе Шнееберг, который начал приносить семье неплохой доход, когда долина, расположенная между горами Шнееберг и Раке, стала излюбленным местом отдыха жителей Вены, поскольку после строительства Земмерингской железной дороги до нее можно было добраться из Вены всего за три часа. В 1893 году мать Аурелии Кроних оставила мужа, которого уличила в измене, и открыла новый горный приют «Оттохаус», на званный в честь эрцгерцога Отто, на вершине соседней горы Раке, у самого пика Якобскогель, куда она перебралась вместе с пятью детьми. В 1895 году Аурелия Кроних вышла замуж за лесничьего Юлиуса Ема и поселилась в его поместье в Венгрии. Несмотря на то, что брак ее оказался счастливым, Аурелия чувствовала себя одиноко в Венгрии и каждое лето посещала «Оттохаус» на горе Раке, где и умерла осенью 1929 года от сердечного приступа, вызванного чрезмерной дозой морфина, который она принимала в качестве обезболивающего средства по предписанию сельского врача. По некоторым сведениям, в 1919 или в 1920 году Фрейд помог Аурелии Кроних устроить сына, который стал инвалидом во время Первой мировой войны, в частный приют в Деблинге. Подлинное имя Катарины и ее биография стали известны благодаря исследованиям Питера Свейлза, Герхарда Фихтнера и Альбрехта Хиршмюллера. (См. Swales P. Freud, Katharina and the First «Wild Analysis». New Jersey: The Analytic Press, 1986 (СП.).

[3] ...приступ страха с признаками истерической ауры... – истерическая аура может возникнуть в конце продромального периода истерического припадка, при этом может ощущаться комок в горле, боли в животе, звон в ушах, усиленная пульсация в висках, потемнение в глазах.

[4] ... а затем, уже будучи воспоминаниями, обретшие силу травматического воздействия... – Через несколько лет, в «Трех очерках по теории сексуальности» (1905) Фрейд придет к признанию в этиологии неврозов роли сексуальных влечений, уже существующих в инфантильной сексуальной жизни, однако принципиальным останется момент невозможности их осмыслить, осознать, понять (В.М.).

[5] ... Шарко предпочитал именовать этот промежуток времени «периодом психической выработки». Об этом периоде психической выработки [elaboration] как о временном промежутке между травмой и ее проявлением Шарко пишет в «Лекциях» 1888 года.

[6] ...Спустя столько лет я решаюсь раскрыть то, что сохранил тогда втайне... – Это примечание было сделано Фрейдом в 1924 году, когда он работал в горах Земмеринга над «Автопортретом»; по всей видимости, он решился раскрыть тайну Катарины после того, как узнал, что ее родители умерли и теперь эти сведения никому не смогут повредить (СП.).

Фрейлейн Элизабет фон Р.

(Зигмунд Фрейд)

Осенью 1892 года один мой друг и коллега предложил мне обследовать молодую даму[1], которая уже более двух лет страдала болями в ногах и с трудом передвигалась. Пригласив меня, он добавил, что сам считает это заболевание истерией, хотя обычные признаки невроза у больной не обнаруживаются. Он немного знаком с ее семьей, и, насколько ему известно, последние годы принесли этой семье больше бед, чем радости. Сначала умер отец пациентки, затем ее матери пришлось подвергнуться опасной глазной операции, а вскоре и ее замужняя сестра скончалась после родов от застарелого сердечного недуга. Печали и хлопоты в связи с уходом за больными родственниками выпали в основном на долю нашей пациентки.

Мне не удалось намного пополнить свое представление об этом случае заболевания, когда я впервые увидел эту двадцатичетырехлетнюю девушку. Она выглядела смышленой и нормальной в психическом отношении, сносила недуг, который мешал ей ходить и наслаждаться жизнью, с улыбкой на лице, надо полагать, с характерной для истериков belle indifference [60] . При ходьбе она сгибалась в пояснице, но ни на что не опиралась, походка ее не соответствовала ни одному из известных отклонений от нормы, да и каких–либо явных ее нарушений не было. Сама она жаловалась на сильную боль при ходьбе, очень быстро утомлялась, когда ходила или стояла, и нуждалась в передышке, во время которой боль притуплялась, но не пропадала вовсе. Природа этой боли оставалась неясной, судя по всему, то была болезненная усталость. По ее словам, очаг болевых ощущений локализовался на довольно обширном участке с нечеткими контурами на передней поверхности правого бедра, именно отсюда чаще всего распространялись боли и здесь достигали наибольшей силы. Кожа и мышцы в этом месте были также крайне чувствительны к пальпации и пощипыванию, между тем как покалывания иглой воспринимались несколько безучастно. Подобная гипералгезия[2] кожи и мышц проявлялась не только в этом месте, но и на всей поверхности обеих ног. Мышцы были, скорее всего, даже более болезненными, чем кожа, а наибольшей болезненностью, несомненно, отличались кожа и мышцы на бедрах. Двигательную силу ног нельзя было назвать незначительной, рефлексы были средней силы, иные симптомы отсутствовали, так что никаких оснований для того, чтобы предполагать наличие опасного органического заболевания, не было.

60

Belle indifference (франц.) – показное равнодушие.

Мне было нелегко поставить диагноз, но я решил согласиться с моим коллегой по двум причинам. Во–первых, бросалось в глаза то, что все фразы такой смышленой пациентки о характере боли звучали столь невнятно. Если пациент, страдающий от боли органического происхождения, не отличается вдобавок нервозностью, то боли свои он описывает точно и спокойно, говорит, например, что они колющие, появляются с определенными интервалами, распространяются от этого до того места и возникают, по его мнению, под влиянием тех или иных факторов. Неврастеник [61] , описывая свои болевые ощущения, производит впечатление человека, поглощенного тяжелым и непосильным для него умственным трудом.

61

Ипохондрик, человек, страдающий неврозом тревоги. – Прим. автора.

Лицо его напрягается, черты искажаются, словно он находится во власти какого–то мучительного чувства, голос его становится резким, он мучительно подыскивает слова, отметая любые определения, которые предлагает ему врач для обозначения этих болей, даже если впоследствии выяснится, что они были самыми подходящими; ему явно кажется, что язык слишком беден, чтобы ссудить ему слова для описания этих ощущений, да и они сами являют собой нечто исключительное, доселе небывалое, совершенно не поддающееся описанию, и поэтому он без устали добавляет все новые подробности, а когда ему приходится прерваться, его наверняка охватывает ощущение того, что ему так и не удалось донести свою мысль до врача. Происходит это оттого, что его внимание целиком приковано к собственным болевым ощущениям. Фрейлейн фон Р. вела себя совершенно иначе, и поскольку она все же придавала достаточно большое значение болям, из этого следовало, что внимание ее было поглощено чем–то другим, возможно, мыслями и ощущениями, связанными с болями.

Еще более важным для понимания сущности этих болей представлялось второе обстоятельство. Когда раздражают участок с болезненной чувствительностью у человека, страдающего заболеванием органической природы, или у неврастеника, то на его лице возникает выражение физического или душевного страдания, которое не спутаешь ни с чем; затем больной начинает дергаться, мешает продолжать обследование, сопротивляется. Но когда пальпировали и пощипывали болезненную кожу и мышцы на ногах фрейлейн фон Р., на лице ее появлялось странное выражение, словно она испытывала скорее наслаждение, чем боль, она вскрикивала – как мне показалось, точно от сладкой щекотки, – лицо ее краснело, она откидывала голову, закрывала глаза, корпус ее отгибался назад, все это не слишком бросалось в глаза, но проявлялось вполне отчетливо и позволяло согласиться с мнением о том, что болезнь эта была истерией, а раздражению подверглась истерическая зона.

Выражение ее лица передавало скорее не ту боль, что должно было вызывать пощипывание мышц и кожи, а сущность мыслей, сокрытых за этой болью и возникавших у больной, благодаря раздражению тех участков тела, которые с ними ассоциировались. Я не раз наблюдал такое многозначительное выражение на лицах пациентов, которые, несомненно, страдали истерией, при раздражении зон с повышенной болезненной чувствительностью; в других жестах явно просматривался тончайший намек на истерический припадок.

Объяснить столь необычную локализацию истерогенных зон поначалу не удавалось. Наводило на размышление и то обстоятельство, что болезненной чувствительностью отличались преимущественно мышцы. Наиболее распространенным заболеванием, приводящим к обострению диффузной и локальной чувствительности мышц к пальпации, является ревматическая инфильтрация мышц, обыкновенный хронический мышечный ревматизм, о способности которого имитировать нервные заболевания я уже упоминал. Данные о степени плотности болезненных мускулов не противоречили этому предположению, в мышечной ткани обнаруживалось множество плотных спаек, которые отличались к тому же наиболее повышенной чувствительностью. Стало быть, в данном случае могло произойти органическое изменение мышечной ткани, к которому примкнул невроз и значение которого было преувеличено за счет невроза.

Исходя из предположения о смешанном характере заболевания, строилась и терапия. Мы порекомендовали по–прежнему систематически проводить массаж и фарадизацию чувствительных мышц, не обращая внимания на возникающую при этом боль, а я оставил за собой право на лечение ног с помощью искровых разрядов Франклина[3], дабы поддерживать связь с больной. На ее вопрос о том, следует ли ей почаще ходить, мы ответили утвердительно.

Таким образом мы добились незначительного улучшения. По–видимому, она испытывала особое пристрастие к болезненным разрядам электростатического генератора, и чем сильнее они становились, тем дальше оттесняли собственные боли пациентки. Тем временем мой коллега подготавливал почву для психотерапии, и когда после четырех сеансов плацебо–лечения, проведенных в течение недели, я высказал такое предложение и рассказал пациентке о самом подходе и о том, каким образом он воздействует, она отпиралась совсем немного и быстро согласилась.

Впрочем, работа, к которой я приступил, оказалась самой сложной за всю мою практику, и трудности, сопряженные с рассказом об этой работе, могут встать вровень с теми, что приходилось преодолевать тогда. Долгое время мне не удавалось обнаружить даже связь между пережитой душевной болью и самой болезнью, хотя она наверняка была вызвана и обусловлена именно этими переживаниями.

Прежде чем приступить к катартическому лечению такого рода, задаешься вопросом: известно ли самой пациентке о происхождении и причинах ее недуга? Если ей это известно, то, пожалуй, и не требуется никаких особых приемов для того, чтобы помочь ей воспроизвести историю появления болезни; достаточно выказать искреннее участие, проявить понимание и вселить в нее надежду на выздоровление, чтобы пациентка раскрыла свою тайну. В этом случае я с самого начала предполагал, что фрейлейн Элизабет фон Р. известно о причинах ее болезни, и, стало быть, в сознании ее скрывалась лишь тайна, а не инородное тело. Выражение ее лица, по словам поэта[4], «ум плутовской в ней выдавало» [62] .

62

Затем выяснится, что я все же ошибался. – Прим. автора.