Истинная жизнь Себастьяна Найта

— Вот и все, — сказал он, вздыхая. — Я говорю (снова пошли в ход пальцы) литовский, немецкий, английский, французский (опять большой палец остался не у дел). Русский забыл! Ать-два! Совсем!

— Вы, может быть, смогли бы… — начал я.

— Все что хотите, — сказал он, — ремни, кошельки, записные книжки, идеи…

— Идеи, — подхватил я. — Понимаете, я пытаюсь кое-кого разыскать… одну русскую даму, я ее никогда не видел и даже имени ее не знаю. Все, что я знаю — что она некоторое время жила в одном отеле в Блауберге.

— О, хороший место, отличный, — сказал господин Зильберман, вытягивая губы гузкой в знак нешуточного одобрения. — Вода хороший, прогулки, казино. Хотель, чтоб я что сделаль?

— Я бы прежде хотел узнать, что делают в таких случаях.

— Лучше оставлять ее в покое, — сказал, не задумываясь, господин Зильберман. Он вытянул шею, и его кустистые брови зашевелились. — Забыть ее, бросить из головы. Опасно есть, польза нет. — Он стряхнул что-то с моего колена, кивнул и откинулся на диванчике.

— Речь не о том, — сказал я. — Вопрос не «зачем», а «как».

— На всякий «как» свой «зачем», — сказал господин Зильберман. — Вы видеть… видель ее бильд, то есть фото, а теперь сами хотеть найти ее саму. Это не любовь. Да! Пустой дело!

— Да нет же, — вскричал я, — все совсем не так. Я понятия не имею, какая она собой. Видите ли, ее любил мой покойный брат, и я хочу, чтобы она мне о нем рассказала. Все очень просто.

— Печально, — сказал господин Зильберман и покачал головой.

— Я хочу написать о нем книгу, — продолжал я, — меня интересует каждая черточка его жизни.

— Какой болезнь? — резким голосом спросил господин Зильберман.

— Сердце, — отвечал я.

— Сердце — скверно. Много-много предупреждений, потом несколько генеральный… генеральных…

— Генеральных репетиций смерти. Это точно.

— Да. А лет сколько?

— Тридцать шесть. Он писал книги, печатался под фамилией матери. Найт. Себастьян Найт.

— Вот сюда запишите, — сказал господин Зильберман, протягивая мне новенькую, необыкновенно славную записную книжку с прелестным серебряным карандашиком внутри. Раздалась маленькая пулеметная очередь, он аккуратно вырвал страничку, положил ее в карман и снова протянул книжечку мне.

— Нравится, нет? — спросил он с озабоченной улыбкой. — Позволить маленький подарок.

— Право же, — начал я, — это так с вашей стороны…

— Пустяк, пустяк, — сказал он, помахивая рукой. — Ну, так что ви хотель?

— Мне нужен, — отвечал я, — полный список гостей отеля «Бомон» за июнь двадцать девятого. И кое-какие о них сведения, по крайней мере о дамах. Нужны адреса. Я хочу быть уверен, что какая-нибудь русская дама не укрылась за европейской фамилией. Потом я выберу самую вероятную или вероятных, и…

— И пробоваль до них добраться, — сказал, кивая, господин Зильберман. — Хорошо! Отлично! Все гости у меня тут (он показал на свою ладонь), очень просто. Прошу ваш адрес.

Он вытащил другую записную книжку, на этот раз весьма потрепанную, с исчирканными страницами, которые вываливались из нее, словно осенние листья. Я добавил, что не тронусь из Страсбурга, пока мы с ним не встретимся.

— В пятницу, — сказал он, — в пятницу, строго в шесть.

И этот удивительный человечек, вновь откинувшись назад, сложил ручки и смежил глаза, как будто сделанное дело поставило каким-то образом точку в нашей беседе. Его лысое чело стала исследовать муха, но он даже не шелохнулся. Продремал он до самого Страсбурга. Там мы расстались.

— Постойте, — сказал я, пожимая ему руку, — вы должны назвать ваш гонорар… Я хочу сказать: я готов заплатить, сколько вы сочтете нужным… Может, вы бы хотели получить аванс…

— Вы мне прислать ваша книга, — сказал он, подняв толстый указательный палец. — И оплатить возможных трат, — добавил он, понизив голос, — р-разумеется!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Так у меня в руках оказался список сорока трех особ, и имя Себастьяна (С. Найт, 36 Оук Парк Гарденз, Лондон, ЮЗ) вдруг приобрело, затерявшись в нем, некое странное очарование. Приятным сюрпризом оказалось и то, что против каждой фамилии был проставлен адрес: Зильберман пояснил поспешно, что приезжающие в Блауберг частенько умирают. Из сорока двух незнакомцев и незнакомок тридцать восемь были, как он выразился, «никакой вопрос». Правда, среди последних три дамы, все незамужние, носили русские фамилии, но две были немки, третья — из Эльзаса, и все они часто приезжали в гостиницу. Была еще загадочная девушка Вера Разин, однако Зильберман не только точно знал, что она француженка, но также что она танцовщица и любовница страсбургского банкира. Еще была пожилая чета из Польши, которую мы без колебаний отставили. В числе остальных тридцати двух, не подлежащих обсуждению, было двадцать мужчин; из них только восемь были женаты или, по крайней мере, привезли жен (Эмму, Хильдегарду, Паулину и т. д.), как на подбор солидных, клялся Зильберман, пожилых и донельзя нерусских.

Итак, оставалось четыре фамилии.

Мадемуазель Лидия Богемская, живущая в Париже. Она провела в отеле девять дней в начале пребывания там Себастьяна, и управляющий ничего о ней не помнил.

Мадам де Речной уехала в Париж накануне отъезда Себастьяна туда же. Управляющему запомнилась как шикарная молодая дама, щедро раздававшая чаевые. Французская частица указывала на ее принадлежность к особому типу моих соотечественников, любящих подчеркивать свое дворянство, хотя ставить «de» перед русской фамилией не только глупо, но и незаконно. Может быть, это авантюристка, а может, жена сноба.

Хелене Гринштейн. Фамилия еврейская, но не немецко-еврейская, несмотря на германообразность: «и» в «грин», заменившее природное «ю», выдавало русскую почву. Она приехала всего за неделю до Себастьяна и еще три дня оставалась после его отъезда. По словам управляющего, это была красавица. Приезжала она однажды и до этого, а жила в Берлине.

Элен фон Граун^{46}. Чисто немецкое имя. Между тем управляющий совершенно уверен, что она несколько раз пела по-русски. Он добавил, что она чрезвычайно собой хороша и у нее превосходное контральто. Она пробыла месяц и уехала в Париж пятью днями раньше Себастьяна.

Вместе с четырьмя адресами я дотошно записал и все эти подробности. Искомой могла оказаться любая из четверки. Я сердечно поблагодарил господина Зильбермана, сидевшего передо мной со шляпой на сведенных коленях. Он вздохнул и поглядел на носки своих черных сапожек под старыми мышастыми гетрами.

— Я сделаль это, — сказал он, — потому что вы мне симпатичный. Но… — он устремил на меня взгляд своих светло-карих глаз, лучившихся приязнью, — но думаю, без польза. Нельзя видеть обратна сторона луны. Пожалуйста, не ищите эта женщина. Что прошло, то ушло. Она не помниль ваш брат.

— Ничего, я ей напомню, — мрачно сказал я.

— Как ви желаль, — сказал он, расправляя плечи и застегивая сюртук. Он поднялся. — Удачная путешествия, — сказал он без привычной улыбки.

— Постойте, мистер Зильберман. Мы должны кое-что уладить. Сколько я вам должен?

— Это есть правильно, — сказал он, усаживаясь обратно. — Момент. — Он развинтил вечное перо, набросал несколько цифр, потом стал их разглядывать, постукивая по зубам колпачком. — Да, шестьдесят восемь франков.

— Почему так мало, — начал я. — Вы, может быть…