Истины бытия и познания

Педагогика нечто совсем иное, чем наука. Она больше целесообразной интеллектуальной деятельности. Педагогика представляет собой единство ума и души, интуиции и дискурса, хаоса и порядка, абсурда и логики. Поэтому чисто позитивной педагогики, формирующей лишь «правильные» качества человека, нет. Педагогика создает человека, который даже сам не всегда ведает, до каких масштабов развернет свое бытие. Человек бесконечен в возможности своего многообразия, поэтому результат педагогической деятельности принципиально непредсказуем. В самом общем виде целью педагогики может быть признана задача — помочь природе-матушке создать существо, способное развернуть свое бытие от Сатаны до Бога, от убожества конечной жизни до идеальной бесконечности истины, красоты и добра. Получится или нет — этого никто не может предсказать и, прежде всего, сам человек. Судьба человека определяется универсумом обстоятельств и условий, но ответственность за все несет каждый сам, один.

Вторая мучительная мысль — о банальности жизненной суеты. «Что было, то и будет», — говорил библейский проповедник. «Что будет, то и есть», — добавим от себя. Мир соткан из банальностей. Драмы и трагедии — сплошное шутовство.

Вы трепетно ожидаете ребенка. И вам кажется, что любой восторг плох тем, что недостаточен. Томитесь невыразимостью испытуемого счастья. Никто в этом состоянии не догадывается, что исподволь назревает роковая и неумолимая нелепость. Блаженные надежды зиждутся на ничем не обоснованной резервации идеи, что нас ждет только хорошее, восходящее до бесконечного совершенства. Безмерно плавная эволюция неожиданно сделает скачок, и вы окажетесь той самой склеротичной старухой на вокзале, подброшенная людям детьми, как лишайная псина. Если этого не случится, то только из-за стечения обстоятельств.

Тот теплый комочек, который вы лелеяли в мечтах, нежели в руках, пеленали, мыли, чистили, кормили, лечили, целовали, ласкали, учили, берегли, развлекали, над которым трепетали, за которым носили горшки, от тихого вскрика которого среди ночи соскакивали с постели, которого хрупко и тепло обнимали, прижимали к себе, к чьему теплому животику тыкались носом, от одного вида которого забывали усталость, недосыпание и свои болезни, который переполнял вас триумфальным торжеством, осыпал миллионами мгновений благодати, когда-нибудь да вырастет. Слепая богиня пресечет идею, дары Фортуны кончаются, целительный источник иссякнет, темные тучи затянут горизонт, казавшаяся нетленной нить бытия оборвется вдруг и неожиданно. Огражденные подлыми реальностями, будете прислушиваться к умолкнувшим речам, всплывающим в тумане памяти, и будет душа грезить о несбывшемся. Мучительно будете ломать голову над причиной гнева небес, оставивших вам на старость лишь сладкие воспоминания преходящего счастья. И с удивлением вы поймете свою ошибку, иллюзорность переполнявших вас надежд и чувств. Напрасно осаждать эту хитрую уловку судьбы. Она банальна, но неумолима, ибо никто не учится на чужом опыте и ошибках. Всех ждет одно и то же — разочарование. Дети не всегда будут детьми. Рано или поздно на векторе времени детства найдется последняя точка. Дети, к сожалению, покидают детство и становятся людьми.

Доверьтесь судьбе, не сетуя примите неизбежное, ибо жребий родительства вы избрали сами. Когда-то вознесенные к звездам, будете опущены на грешную землю теми же самыми крыльями. Таков неумолимый порядок вещей. Нескончаемое настоящее безжалостно в своем увлечении менять декорации. Все утечет: и счастье, и надежды, и жизнь тоже. В отношениях детей и родителей нет врачующих, как нет исцеленных и исцелявших.

Придет однажды ваш вчерашний малыш и перечеркнет вас со всеми вашими планами, ценностями, целями. Он возьмет себя себе. Вы неумно станете драться, еще глупее станете пугать, что откажете в материальной поддержке, рассердившись, станете выгонять «неблагодарного» сына или «неблагодарную» дочь из дому, начнете сводить счеты, описывать свои заслуги, взывать к голосу крови, сердца, ума. Но поверьте: все будет напрасно. В этом мире владычествует порядок, и по порядку сему каждый ребенок должен уйти. «Уход» этот страшен и очень болезнен для родителей. Он нас опустошает и убивает, но при всей своей мощи он банален, ибо каждый день миллион раз повторяется, как повторялся тысячелетиями до этого.

Вас окутает безразличие к вчера еще обожаемому ребенку, а то и раздражение и злость. Вам будет казаться, что вас предали, обманули, бездушно и подло обокрали, наплевали вам в душу. Так оно и есть. Но таков порядок, от ваших переживаний ничего не изменится ни для вас, ни для других.

Есть легенда о продаже души Сатане. Смешная по наивности: по договору Сатана устраивает все в этой конечной жизни как цепь непрерывных удач, но зато, после смерти, забирает душу человека в пекло, где будет ее мучить. Сатана не так наивен и глуп. Вся вечность после смерти не стоит мгновения этой жизни. Поэтому за счастье в этой жизни Сатана требует расплату тоже в этой жизни. Именно «уход» детей от нас и есть уготованная Сатаной в этой жизни для каждого родителя расплата. Боль этой потери ничем не компенсируется, ибо нет ничего более мучительного. Сатана мудр и расставил свои сети точно: от друга — подлеца я бы избавился, врага — уничтожил, а ребенка, если даже он мое несчастье, я буду вынужден терпеть, ибо родство невозможно никак оборвать, оно не эмпирично, оно есть метафизическое единство. Наши дети — наша нескончаемая боль при любых раскладах жизни, иначе мы и не родители. В тот день, когда состоится «уход», вы и умерли, ваша душа перешла к Сатане, который будет ею распоряжаться до конца вашего пребывания в этом мире. Сатана знает, что потусторонней жизни нет, если он не получит расплату сейчас, то не получит ее никогда. И он поставил договор и расплату на поток, до банальности стандартизировав все. Люди рожают детей для расплаты с Сатаной за получение великой возможности — жить. Так осуществляется библейское проклятие Богом женщины-матери. Суть проклятия и состоит в том, что это договор с Сатаной: он дает нам счастье быть родителями, но за это требует, чтобы мы продали ему душу, но не свою, а наших детей. Мы расплачиваемся с Сатаной «уходом» детей не за свой договор, а договор, заключенный нашими родителями. Вот такая иррациональная диалектика лежит в основе старой, банальной и вечной проблемы отцов и детей. Мы вымаливаем жизнь нашим детям и родительское счастье себе, совершая при этом грех продажи их души Сатане и реализуя грех (проклятие) наших родителей, ибо наши дети «уйдут» от нас, как потом по нашему проклятию их дети уйдут от них.

Педагогика, если не ограничиваться ее феноменологией, а погрузиться в метафизические глубины, и откроет нам свой истинный лик как единства счастья, греха и проклятия родителей и детей. Чтобы не заканчивать трактат на такой мистической и пессимистической ноте, заметим: тысячелетний поиск личного бессмертия дал положительный ответ, что его нет. Все разумное существование человека начинается и кончается здесь, на Земле. Тот ничтожно короткий миг пребывания на этом свете — это все, что дается нам для всех дел. Кто что выберет и успеет, зависит от него самого. Философия должна выяснить, кто такой Человек, откуда он, куда и зачем держит путь, а педагогика должна научить быть Им.

6. Антипедагогика

Был в подшефной школе. В темном закутке коридора натолкнулся на двух «петушков», по виду 5-го или 6-го классов, молча и яростно дерущихся. Точнее, один, ростом и весом побольше, результативно (у противника был расквашен нос, кровью испачканы лицо, рукава формы: он рукавом вытирал шмыгающий нос), отбивал наскоки мелюзги-противника, который дрожал и рычал от неудовлетворимой злости. Несмотря на свой жалкий вид именно пострадавший, чувствовалось, был инициатором этого кровопролитного побоища.

За воротники растащил в разные стороны. Молча и тяжело дыша, бычась, глянули исподлобья.

— За что воюем? — гаркнул я, несколько удивляясь своему тону и нахлынувшему бесшабашному настроению.

Молчат.

— Кто виноват? — принимаю грозный устрашающий вид.

— Он! — яростно тычет кулаком «мелюзга» в сторону «амбала», вырываясь, чтоб наброситься на противника.

— Суть дела! — приказываю я.

— Человеку в сумку (не в портфель, а именно в сумку), гад, лягушку засунул! — не то рыча, не то рыдая заорал малыш и рванулся так, что угрожающе затрещал воротник. Что «человек», за которого заступился этот симпатичный рыцарь, с косичками, я догадался как-то вдруг и сразу.

— А чего же ты стоишь, — удивленный скорее своим поведением и словами, чем событием, сказал я, — дай этому поганцу как следует, — и отпустил заступника Прекрасной дамы, чуть замешкавшись с освобождением толстяка. Через пять шагов, завернув за угол, я осторожно выглянул, а потом, раскрыв рот от удивления, и вовсе высунулся. Ну и ну! Сникший, косолапя, неуклюже качаясь, виноватый улепетывал, а забияка-мальчуган ускорял его разгон пинками ниже спины.

Этот непедагогичный шаг сначала меня рассмешил. Потом заставил задуматься. Как человек я, безусловно, поступил правильно, а вот как педагог…

Если бы я был учителем в этой школе, то, узнав про мое «соломоново решение», педсовет, скорее всего, меня бы выгнал из школы «без выходного пособия», как говаривал мой одноклассник — ныне декан в педагогическом университете. Такова наша действительность. А почему, собственно, эти два варианта поступка должны быть различными?

В высшей степени человечный поступок, должен быть и в высшей степени педагогичным. Ведь истина всегда одна.

Меня это событие заинтересовало, захотелось узнать его продолжение. Наивно было бы надеяться, что характер маленького человечка, потрясенного такой «непедагогичностью» поступка взрослого человека, тут же переменится. Но урок, что в подлости союзников среди людей не найдешь, что будешь битым и морально, и телесно, не должен был пройти бесследно.

Задним числом уже для себя решил, что один такой урок стоит сотни словесных внушений, ибо свой жизненный опыт — это уроки, наиболее быстро усваиваемые.

Нашел-таки молодцов, правда, где-то через месяц-полтора, после описанного ЧП. Ответ классной руководительницы на мой вопрос, изменилось ли что-либо в поведении этих мальчиков за последнее время, откровенно меня озадачил.

— Стал по школе шагом ходить.

Это о том, который лягушку в школу принес.

— А раньше?