Источник

– Я буду скрываться, пока царь Давид не уедет, – объяснил он.

– Но почему? – спросил Удод. Все, что происходило, смущало его.

– Царь Давид испытывает глубокую ненависть к моему народу.

– Но в нем самом течет кровь моавитян, – возразил Удод.

Он так явно нуждался в помощи, что Мешаб, пусть и зная, чем все это может кончиться, отложил в сторону мастерок, вытер руки и согласился поговорить с Керит. Но когда они вдвоем спустились со стены, один из стражников царя Давида увидел моавитянина и кинулся по улице с криком:

– Среди нас убийцы из Моава!

Сначала Мешаб попытался снова подняться на стену, но блестящие наконечники копий преградили ему путь отступления. И тогда он сделал то, к чему давно готовился, если попадет в такую западню, как сейчас. Он промчался мимо шахты, по извилистым улочкам, что вели от сторожевых ворот к храму. Вбежав в него, он кинулся к алтарю и ухватился за его рожки.

Едва только Удод успел нагнать его в этом святом убежище, как в дверях появились солдаты. Увидев, что моавитянин успел прорваться к алтарю, они отпрянули, но вскоре в храме появился царь Давид. Один, без Ависаги, с белым от ярости морщинистым лицом, он направился к алтарю:

– Не ты ли тот Мешаб, кому я подарил жизнь в Моаве?

– Тот самый. И я прошу у тебя убежища.

– Разве не ты убил Иерабаша, брата Амрама?

– Да. В бою.

– И разрушил храм Яхве?

– Мы взяли его штурмом.

– Ты не получишь убежища!

– Я прошу лишь то, что ты сам обещал.

– Я отказываю тебе! – загремел Давид. – Однажды я спас тебя, а ты снова пошел на меня войной! Стража! Взять его!

Стоны и крики отчаянной схватки нарушили тишину храма, потому что Мешаб не собирался сдаваться живым. Удод кинулся в гущу яростного боя, спасая своего друга, и закричал царю:

– Он свободный человек и просит убежища!

– Он не покорился Яхве! – в безумном неистовстве завопил Давид.

По указанию царя стража отшвырнула Удода, но, даже отлетев в сторону, он успел крикнуть еще раз:

– Давид! Не оскверняй данное тобой право убежища! – Стражник нанес ему жестокий удар по лицу, и Удод захлебнулся своей кровью.

Теперь стражники могли заняться моавитянином. Но он защищался с такой силой и неустрашимостью, что лишь вдесятером они смогли оттащить его от алтаря. Тот, рухнув на пол, раскололся на два куска, и этот вид изувеченного алтаря еще больше разъярил Давида. Он был человеком способным испытывать дикую ненависть к врагам, и царь закричал:

– Прикончить его! – Семь копий вонзились в грудь бывшего раба, подкосив его, как некогда кремневый серп укладывал на землю колосья, и он рухнул к ногам царя. На него обрушились удары мечей, и потоки его крови омыли пол храма, дотянувшись и до лежащего Удода. Появившийся священник, полный ужаса, провозгласил:

– Яхве отомщен! Так Яхве карает тех, кто выступает против него!

Наконец юная Ависага нашла своего царя в залитом кровью храме. Взяв за руку, она отвела его к ложу. И тут только он смог прийти в себя после приступа мстительной ярости. Он стал бить кулаками по лбу и снова проклинать себя за этот неожиданный взрыв страстей, которые преследовали его всю жизнь. Он поймал себя на том, что не может ни изгнать из памяти фигуру свободного моавитянина у алтаря, ни забыть его голос, взывающий к праву убежища. Это убийство было отвратительной неожиданной вспышкой, и Давид терзался сожалениями.

Его отвращение к самому себе все усиливалось, и он попросил привести молодого певца, в чьем утешении он сейчас так нуждался. Посланники явились в маленькую комнатку на задах лавки, где нашли не только Гершома, но и Керит, которая, стоя на коленях, разбирала небольшой узелок с одеждой, взятой из дома мужа. И когда посланник сказал Гершому, что он должен взять свою лиру и идти утешать царя, псалмопевец ответил:

– Я возьму с собой и Керит. Я не могу оставлять ее здесь. – И когда он шел по улицам, дабы послужить своему царю, Керит держалась сзади. На ней была одежда золотистого цвета и янтарный амулет.

Они нашли царя Давида в резиденции правителя, где он, съежившись, забился в угол. Рядом сидела Ависага, держа его за левую руку. Он терзался угрызениями совести, и лицо его было пепельного цвета – старик, терзаемый призраками. Он постарел буквально на глазах.

– Я предал свой же закон, – бормотал он и был готов признаваться в еще больших грехах.

Но Гершом поставил у дверей стул, Керит пристроилась на полу у его ног, и он запел, начав с песен, которые царь уже слышал. Его пальбы бегали по семи струнам лиры, извлекая из них звуки, подобные дуновению ветра или шелесту весенних трав, в которых пасутся ягнята, и из сердца старого властителя стала уходить горечь. Он прикрыл глаза, словно засыпая, но, полный страха одиночества, царь цеплялся за руку Ависаги, и было видно, что он не спит и, маясь тоской, слушает слова молодого певца.

Исполнив песни, которые царь уже слышал, Гершом в силу каких-то причин, которые он потом никак не мог объяснить, вдохновился желанием исполнить песню, которую сочинил несколько лет назад в тот день в горах, когда он задумался, как должен был бы вести себя идеальный царь; и его слова прозвучали в этой выбеленной комнате как разговор между народом Израиля и его властителем:

Возрадуйся Яхве, о праведный муж, Ибо слово Яхве всегда справедливо. Возблагодари Яхве своей лирой, Превозноси его на десяти струнах псалтериона, Слагай ему новые песни, Играй и веселись ради него. Ибо слово Яхве всегда справедливо, Его действия служат истине И он любит правду и справедливость.

Последние три строчки имели отношение не лично к царю Давиду, а вообще к царской доле, но его, мающегося чувством вины, они поразили с такой силой, что он, не открывая глаз, слабым жестом правой руки дал понять, чтобы музыка прекратилась. Он поднялся и, по-прежнему ничего не видя перед собой, сделал несколько шагов по комнате, после чего опустился на четвереньки и стал биться головой о пол, пока наконец не вмешалась Ависага. Она заставила его подняться, открыть глаза и провела обратно к креслу.

– Я предал Яхве, – заплакал старик. – Всю жизнь я творил дела, которые Яхве осуждал. От чьей руки, как не от моей, пал моавитянин? И рядом с каким алтарем, как не с моим? – Царь содрогнулся от воспоминания, как он осквернил святое место, и попросил: – Расскажи мне об этом моавитянине.

И Керит, все так же сидя на полу, сказала:

– Он был настоящим человеком. В темноте он строил туннель Давида, чтобы спасти твой город, царь. И когда мой муж был в отлучке, именно моавитянин оберегал меня. Получив свободу от рабства, он остался с нами, чтобы завершить царский туннель. Мешаб был человеком, которого я со слезами буду вспоминать всю оставшуюся жизнь.

Эти простые слова было именно то, что царь и хотел услышать, – панегирик отважному воину и хорошему человеку.

– Сядь по правую руку от меня. – И она заняла место, на котором часто сидела в последние годы жизни царя. И Давид сказал ей: – Моавитянин был отважен в бою, а я убил его. Он мужественно защищал своих богов, а я приказал его предать смерти. Что я сотворил сегодня?

Старый седой человек сидел, раскачиваясь, между двух женщин, которые оберегали его, и наконец он сказал Ависаге: «Дай мне киннор». Но когда она принесла ему инструмент, на котором он много лет назад играл перед царем Саулом, Давид не стал играть в обычном смысле слова, как только что Гершом. Он позволил своим усталым пальцам коснуться струн и стал рассеянно перебирать их, извлекая беспорядочные, нестройные звуки, но, когда звучащая в нем музыка стала обретать форму, неслышимую для всех прочих, он запел псалом, который сочинил много лет назад и который часто вспоминал в эти свои последние годы.