Источник

Гомера и другие женщины засыпали его вопросами, кого из их мужчин он помнит.

– Все они погибли, – равнодушно сказал он. Затем посмотрел на некогда могучие стены, сокрушенные Сеннахерибом, и разразился истерическим смехом.

– В чем дело? – вопросил правитель Иеремот.

– Эти жалкие стены! С несчастными женщинами на них! Вы помните, какой страх наводил Сеннахериб. Но можете ли вы себе представить, что такое Навуходоносор? – Он прекратил смеяться над беспомощностью Макора, и его молчание и ужас, перекосивший лицо, сказали горожанам все, что они хотели узнать.

Последующие месяцы стали едва ли не самыми отчаянными в истории Макора. Сеннахериб разрушил город, это была жестокая откровенная месть, когда за несколько часов погибло почти две тысячи человек. Но затем городу разрешили отстроиться, как форпосту ассирийской провинции. Месяцы, последовавшие за разгромом у Кархемиша, были куда более страшные, потому что город оказался на грани голода, в нем почти не осталось мужчин и царила растерянность в ожидании, когда Навуходоносор обрушит на него свою месть, потому что евреи дрались на стороне египтян.

– Мы не хотели драться с ними, – напомнила Микал, но отец сказал, что вавилонян такие тонкости не интересуют.

– Мы должны подготовиться, чтобы перенести первый удар, – предупредил он, и редко когда в длинной истории семьи Ура встречался человек такой отваги, как правитель Иеремот. Собрав своих людей, он объявил: – Нас очень мало, и у нас всего несколько мужчин. Но из прошлого известно, что, если нам удается отсидеться за этими стенами три или четыре месяца, осаждающие устают и уходят.

– У нас нет стен, – напомнил один старик.

– К приходу Навуходоносора они поднимутся, – ответил Иеремот, – и мы будем строить их до кровавых мозолей на руках.

Его голодающие сограждане не верили, что в силах выдержать такую гонку, которую он им устроил. Он стал и строителем, и исповедником, и священником, и военачальником. Где бы он ни появлялся, он подгонял своих людей делать еще больше, и, когда к нему явился комитет слабодушных горожан с идеей, что лучше сдать город Навуходоносору и, полагаясь на его добрую волю, уйти в изгнание, он презрительно выставил их.

– Наши отцы сложили оружие. Они поверили Сеннахерибу. И через четыре часа город был разграблен и разрушен. А сейчас если уж нам суждено погибнуть, то мы падем на стенах и у ворот.

Как-то утром, когда стены уже стали принимать свои прежние могучие очертания, он спустился в туннель проверить его состояние и по пути обратно остановился в темноте, чтобы пробормотать благодарственную молитву Баалу, который позволил предкам Иеремота создать такое чудо.

– Пока вода в наших руках, великий Баал, мы сможем устоять перед вавилонянами. – Поднимаясь, он увидел Гомеру, которая шла ему навстречу, балансируя кувшином на голове, и остановился поздороваться с ней.

– Ты смелый человек, Иеремот, – сказала она. – И да благословит тебя Яхве.

Правитель Иеремот поблагодарил ее, а Гомера добавила:

– За всех прекрасных мужчин, что мы потеряли, за наших сыновей, да придет к ним отмщение. – Она взяла руку правителя и поцеловала ее.

– Благодарю тебя, Гомера, – сказал он. – Когда придет день битвы, ты будешь стоять рядом со мной на стене.

– В память моего сына я убью пятьдесят вавилонян.

И они расстались.

После того как правитель поднялся по лестнице, а Гомера, спустившись к источнику, наполнила кувшин и в одиночестве двинулась в обратный путь по туннелю, случилось нечто необыкновенное. Думая о мести, которую она обрушит на вавилонян, Гомера уже подходила к шахте, как внезапно, споткнувшись, упала за каменные плиты, глиняный кувшин разбился, окатив ее лицо водой, а на дно шахты упал луч, более яркий, чем солнечный свет.

Гомера лежала ничком, но в этом неудобном положении ей пришла в голову странная мысль: «Наша шахта так расположена, что солнце никогда не достигает ее дна». Она знала, что этого никогда не случалось и не могло быть, но это случилось.

Голос сказал:

– Гомера, вдова Ятхана, в те дни, что лежат впереди, я буду говорить твоим голосом.

– Мой сын жив? – спросила она.

– Твоим голосом я спасу Израиль.

– Жив ли мой сын Риммон?

– Стены не должны быть закончены, Гомера, вдова Израиля.

– Но мы должны победить вавилонян! – вскричала она, все еще лежа на мокрых камнях.

– В цепях и с ярмами на шеях вы отправитесь в Вавилон. Таково предназначение Израиля – исчезнуть с этих земель, чтобы он смог заново обрести своего бога.

– Я не могу понять твоих слов, – пробормотала Гомера.

– Гомера, вдова Израиля, стены не должны быть закончены. – Свет померк, и голос смолк.

Поднявшись, она посмотрела на расколотый кувшин. Зрелище этих обломков вернуло ее к реальности, и она заплакала, потому что у нее не хватит денег купить новый кувшин, и Гомера не знала, что делать.

Выбираясь из шахты, она ступала очень осторожно, чтобы не провалиться в глубокую дыру, но думать она могла только о голосе, который отказался говорить о сыне. И когда она добралась до дому и увидела своего внука Ишбаала, играющего на солнышке, и свою обожаемую невестку Микал, которая готовила полуденную еду, она снова заплакала и простонала:

– Теперь-то я знаю, что Риммон мертв. И еще я разбила наш кувшин для воды.

Обе эти трагедии были в равной мере тяжелы для несчастных женщин, и теперь они плакали вместе, потому что неожиданная потеря кувшина легла на них столь тяжким бременем, что они не понимали, как жить дальше. Полная этих печалей, Гомера забыла о стенах, и они были завершены.

Наконец пришел день, ради которого стоило вынести все эти длинные месяцы. Ребенок, игравший на новых стенах, увидел, как на востоке, на Дамасской дороге поднимается столб пыли, и закричал: «Сюда идут какие-то люди!» Никто не обратил внимания на эти глупые слова, но спустя какое-то время он уже воочию увидел людей и закричал: «Возвращаются наши мужчины!» И снова к нему никто не прислушался, но наконец ребенок увидел знакомое лицо и завопил:

– Гомера! Гомера! Риммон вернулся!

Этот крик разнесся по всему городку, и Гомера с дочерью поспешили на стены и увидели под ними капитана Риммона, высокого, светловолосого и очень худого. С ним было тридцать или сорок мужчин Макора, и никто из них не был ни ослеплен, ни изуродован. Ни мужчины на дороге, ни женщины, стоящие на стенах, – никто был не в силах произнести хоть слово, и на глазах женщин были слезы, смывавшие недавнюю боль, но дети продолжали выкрикивать имена: