Исток зла

Связываться между собой решили по рациям, благо у них у обоих были гарнитуры для связи «hands-free», такие же, как на сотовых. Если объект будет уходить на метро, где рация не берет, есть сотовые…

Латифа они едва не пропустили, он был невысоким и неприметным, не выделялся в толпе, наоборот, толпа маскировала его. Выйдя из небоскреба на Федерал-Плаза, он огляделся, потом довольно быстро пошел по Уорт-стрит по направлению к знаменитому Бродвею. Мантино, оставивший из-за жары пиджак в машине, последовал за ним.

Подозреваемый — Мантино не знал, в чем его можно подозревать, но привычно называл его подозреваемым, — спешил непонятно куда. И этим выдавал себя. Если бы он подстроился под движение толпы, рано или поздно Мантино бы его потерял. Для слежки в густонаселенном городском районе нужна бригада — семь человек и три машины, но никак не двое. И если бы подозреваемый был местный, «стряхнуть хвост» для него тоже не составило бы проблемы, потому что Мантино был новеньким и не знал город. Но он спешил, он выделялся, и Мантино довольно уверенно вел его.

Вышли на Бродвей — он бы с удовольствием прогулялся по нему в более спокойной обстановке, но было не до этого. Латиф еще прибавил ход, он почти бежал…

— Он уходит!

— Вижу. Не торопись.

Прибавил и Мантино — Латиф бежал, не видя его, но в плотном людском потоке бежать было затруднительно, и тем самым он только выдавал себя.

— Он бежит к Сити-Холл!

Метро!

— Понял, координируй.

И тут Латиф пропал. Просто исчез из колышущегося людского моря. Мантино прибавил ходу, думая, что тот рванул бегом ко входу на станцию.

— Я его потерял!

И вдруг истошный визг резанул осколком стекла по и так напряженным нервам…

— Полиция! Полиция, пропустите!

Расталкивая локтями взбудораженную толпу, Мантино пробился к тому месту, где уже закручивался людской водоворот. Какая-то женщина — видна была лишь ее обтянутая брюками объемная задница — вопила, как пожарная сирена.

— Полиция! Отойдите, полиция!

Рафья Латиф лежал на грязном асфальте тротуара на животе — маленький, скорчившийся, сломанный. Руку он держал прижатой к животу, и из-под него уже растекалась насыщенно-багрового цвета лужица.

Мантино рывком перевернул умирающего на спину, склонился над ним, глядя в побелевшие от боли глаза. Машинально прижал два пальца к нужному месту на шее, уловил слабую, прерывистую пульсацию.

— Кто? Скажи мне, кто?

Умирающий что-то сказал — что именно, Мантино потом не вспомнит, — на непонятном гортанном языке, потом по его телу прошла судорога, другая…

Всё…

— Сэр… — снизу, со станции поднялись полицейские.

— Оперативная группа! — МакДугал с ходу бросился на полицейских. — Это наше дело. Обеспечьте охрану места преступления!

— Сэр, вообще-то он был на станции метро, — сказал один из полицейских.

— Он не вошел в нее, это федеральное дело! ^[28]

Мантино поднял голову, огляделся по сторонам. Чемоданчика, с которым Рафья Латиф прилетел из Берлина, не было.

— Мак, чемодан! Надо перекрыть станцию. Убийца забрал чемодан!

Копы из Метрополитан полис посмотрели на него со смешанным выражением сострадания и раздражения. Еще один федеральный придурок… сколько их развелось, а вот простую работу копов делать никто не хочет.

— Сэр, как вы это себе представляете? — скептически спросил старший из копов. — У меня тут пара тысяч человек в минуту проходит, а в час «пик» и того больше…

Дневниковые записи

19 июня 2002 года

Баграм

Кажется, я начинаю всё ненавидеть…

Врач, осмотрев меня, сказал, что несколько дней надо оставаться на базе. Оставаться на базе — это значит лежать, читать Чосера при свете лампочки в бетонном склепе, все украшение которого — это кровати, шкафчики да несколько постеров с голыми телками, приклеенных для оживления обстановки. Черт, мы, как крысы, прячемся в норах от обстрелов. Когда падает мина, всё чуть заметно вздрагивает, и ты тоже вздрагиваешь. Кстати, обстрелов тут не так много, как рассказывают. Местные — не дураки, они знают, что мы засечем огневую позицию радиолокатором и через минуту-две они получат ответный гостинец калибра шесть дюймов с воздушным подрывом. Поэтому они делают один-два выстрела из миномета и меняют позиции. Минометы здесь самодельные, сооруженные из куска трубы, их хватает на один-два раза. Мы их заливаем бетоном и выкладываем из них дорожки.

Вчера не сдержался, дал по морде одному парню, который посмел высказаться о нашей семье. Этот парень родом из Индии и не имеет никаких представлений о правильном, достойном джентльмена воспитании. Сейчас немного стыдно оттого, что я ударил, не предупредив, и от неожиданности он не смог ответить. Но если бы майор не встал между нами, не знаю, что было бы. Мне вынесли устное порицание и назначили три наряда по кухне после того, как поправлюсь.

Мы всё-таки вылезаем из своих нор. Когда заканчиваются полеты, мы вылезаем из этих проклятых нор и устраиваем прямо на поле игру в футбол. Или соккер, как называют ее заокеанские кузены. Я не знаю, зачем мы это делаем, может, для того, чтобы доказать всем, что мы еще живы? Но что можно доказать горам, плюющимся в нас смертью?

Мне пока нельзя играть, я просто наблюдаю. Хотели еще сыграть в крикет, но пока у нас нет ничего для этого. Мяч и тот едва раздобыли.

А сегодня утром привезли Джима. Черт, я его едва узнал. Он всегда был бесшабашным и бесстрашным, помню, как мы лезли через забор в школе для девочек. Этот чертов забор, его поставили специально для таких, как мы. Высотой десять футов, и еще у этого проклятого забора наверху пики, словно у копий, очень острые. Джим тогда посмотрел на нас и сказал: ну что, слабо? А потом полез первым. И пропорол руку. Черт, его рука была пробита насквозь этой пикой, но он не закричал, он высвободил руку и спустился вниз. Потом мы его кое-как перевязали и пошли обратно, ведь до корпуса было четыре с лишним мили. Утром он вышел на построение, и если бы мистер Блумингдейл не обратил внимания на следы крови на форме, ничего бы не открылось. А когда Джимми спросили, с кем он это все затеял, он сказал: я был один, сэр! Вот так вот.

Я был один.

А теперь эти твари убили его. Господи, как я их ненавижу! Я знаю, что враг есть враг, но как их можно наказать за то, что они убили Джима? Они боятся нас, они боятся открытых столкновений с нами, они знают, что мы сильнее, и тогда они бьют в спину, бьют из-за угла. Они обстреливают нас из минометов, чтобы напомнить нам: вот мы! Мы здесь! Мы никуда не уйдем, мы будем наносить удар за ударом, пока не добьемся своего! Они подкладывают мины и фугасы на дороги — подлая, злая война войн трусов и убийц. На таком фугасе и погиб Джим — майор сказал, что он проявил неосторожность, и я кинулся на него с кулаками за это. Чертова осторожность!

Я знаю, что это делают русские. Проклятье, зачем они это делают? Неужели они не могут сразиться с нами в открытом бою? Почему бы не выйти — нам против них. Кто бы ни погиб в этих боях, он погибнет достойно, как солдат, видя своего врага и имея возможность ответить! Они кричат на весь мир о своей храбрости, но на самом деле они подлые трусы, вот что!

Как я их ненавижу!

20 июня 2002 года

Бруклин, Нью-Йорк