Истоки тоталитаризма

Стоит особо отметить также, что финансистами становились именно представители еврейской черни. Действительно, открытие золотых месторождений в Южной Африке совпало с первыми в новое время еврейскими погромами в России, так что в Южную Африку потянулась струйка еврейских эмигрантов. Здесь они, однако, едва ли сыграли бы какую-то роль в многонациональном сборище сорвиголов и ловцов удачи, если бы еще раньше там не оказалось некоторое число еврейских финансистов, которые немедленно проявили интерес к вновь прибывшим, понимая, что те могут служить их представителями в прочем населении.

Еврейские финансисты прибыли практически из всех стран Европейского континента, где с точки зрения их социального положения они были столь же излишни, как и другие южноафриканские иммигранты. Они были совершенно отличны от нескольких утвердившихся знатных еврейских семейств, чье влияние начиная с 1820 г. неуклонно падало и в чьи ряды по этой причине они не могли больше быть ассимилированы. Принадлежали они к той новой касте еврейских финансистов, которую после 70-80-х годов мы обнаруживаем во всех европейских столицах, куда они прибыли, покинув в большинстве своем страны своего рождения для того, чтобы попытать счастья в международной биржевой игре. Этим они занимались повсюду, к великому смятению старых еврейских фамилий, которые были слишком слабы, чтобы воспрепятствовать беззастенчивому делячеству вновь прибывших, и потому были счастливы, когда те переносили поле своей деятельности за моря. Другими словами, еврейские финансисты стали такими же излишними в сфере указанной еврейской банковской деятельности, как богатство, которое они представляли, стало излишним в узаконенном промышленном производстве, а ловцы удачи — в мире узаконенного наемного труда. В самой Южной Африке, где перед коммерсантами уже встала угроза уступить свой статус в экономике страны финансистам, вновь прибывшие — семейства Барнато, Бейты, Сэми Маркс — вытеснили старых еврейских поселенцев с их позиций с большей легкостью, чем это происходило в Европе. [441] В Южной Африке, хотя едва ли где-либо еще, они играли роль третьего фактора в первоначальном союзе между капиталом и толпой; в значительной мере они и привели в движение создание этого союза, держали в своих руках приток капитала и его инвестирование в золотодобычу и производство алмазов и вскоре стали более заметны, чем кто-либо иной.

441

Первые еврейские поселенцы в Южной Африке в XVIII и первой половине XIX в. были авантюристами; начиная с середины XIX в. за ними последовали коммерсанты и торговцы, самые видные из которых обратились к промыслам, таким, как рыболовство и добыча морского зверя (братья де Пасс) и разведение страусов (семья Мозенталь). Позднее они были почти силком вовлечены в алмазное производство в Кимберли, где, однако, они никогда не достигли такого выдающегося положения, как Барнато и Бейт.

То, что они были еврейского происхождения, добавляло к их роли финансистов неуловимый символический привкус — привкус исходной бездомности и неукорененности — и тем самым привносило элемент таинственности и накладывало на все дело особый символический отпечаток. К этому должны быть добавлены их действительные международные связи, которые, естественно, усиливали распространенные в народе заблуждения относительно еврейского политического могущества повсюду в мире. Вполне можно понять, почему фантастические представления о международном тайном еврейском правительстве, изначально порожденные близостью еврейского банкирского капитала к государственным экономическим предприятиям, напитались здесь еще большим, чем на Европейском континенте, ядом. Евреи впервые попали здесь в центр расистского общества и почти автоматически были выделены бурами из всех остальных «белых» людей как объект особой ненависти, не только из-за того, что они представляли собой всю экономическую ситуацию, но и как другая «раса», воплощение дьявольского принципа, привнесенного в нормальный мир «черных» и «белых». Ненависть эта становилась более яростной еще и из-за того, что, как подозревали буры, им будет труднее, чем кого-нибудь иного, убедить евреев, с их более древней и обоснованной претензией на избранность, в избранности самих буров. Если христианство просто отрицало избранность как таковую, иудаизм казался бросающим вызов соперником. Задолго до того, как нацисты намеренно организовали в Южной Африке антисемитское движение, расовый вопрос вторгся в конфликт между uitlander'aми и бурами в форме антисемитизма, [442] что особенно примечательно, поскольку евреи не сохранили своей важной роли в производстве золота и алмазов до начала следующего столетия.

442

Schultze Е. Die Judenfrage in Sued-Afrika // Der Weltkraft. October, 1938. Bd. 15. No. 178.

Как только золото- и алмазодобывающая отрасли достигли империалистической стадии развития, когда акционеры-абсентеисты требуют от своих правительств политической защиты, оказалось, что евреи не могут сохранить за собой своих важных экономических позиций. У них нет своего правительства, к которому можно обратиться за помощью, а положение их в южноафриканском обществе настолько ненадежно, что на карту поставлено нечто большее, чем просто ослабление влияния. Они могли обеспечить себе экономическую надежность и постоянное пребывание в Южной Африке, в чем они нуждались больше, чем какая-либо иная группа uitlander'oв, только заполучив определенный статус в обществе, что в данном случае означало допуск в закрытые английские клубы. Им приходилось обменивать свое влияние на право считаться джентльменом, как об этом открыто заявил Сесил Родс, когда покупал себе долю в алмазном тресте Барнато после слияния его компании «Де Бирс» с компанией Альфреда Бейта. [443] Но эти евреи могли предложить и нечто большее, чем просто экономическое могущество; только благодаря им не меньший, чем они, нувориш и авантюрист Сесил Родс в конце концов был признан респектабельным английским банковским бизнесом, с которым у еврейских финансистов были все-таки лучшие связи, чем у кого бы то ни было. [444] «Ни один из английских банков не ссудил бы и шиллинга под обеспечение золотыми акциями. И только неограниченное доверие к этим алмазным дельцам из Кимберли действовало как магнит на единоверцев в Англии». [445]

443

Барнато продал свои акции Родсу, чтобы быть допущенным в Кимберлииский клуб. "Это не просто денежная сделка, — будто бы сказал Родс Барнато. — Я намереваюсь сделать из тебя джентльмена". Барнато наслаждался жизнью джентльмена восемь лет, а затем покончил с собой (см.: Millin S. G. Op. cit. P. 14, 85).

444

"Путь от одного еврея (в данном случае Альфреда Бейта из Гамбурга) к другому легок. Родс отправился в Англию повидать лорда Ротшильда, и тот встретил его с одобрением" (Ibid.).

445

Emden P. Н. Op. cit.

Золотой бум превратился в окончательно сложившееся империалистическое предприятие только после того, как Сесил Родс отобрал у еврейских предпринимателей их владения, вырвал у Англии и забрал в свои руки инвестиционную политику и стал центральной фигурой в Капской колонии. 75 процентов выплачиваемых держателям акций дивидендов шло за рубеж, в подавляющем большинстве в Великобританию. Родсу удалось заинтересовать английское правительство своими деловыми начинаниями, убедить его в том, что для защиты капиталовложений необходимы экспансия и экспорт средств насилия и что такая политика является священным долгом любого национального правительства. В то же время в самой Капской колонии он ввел упомянутую типично империалистическую экономическую политику игнорирования всех промышленных предприятий, не находящихся во владении заморских акционеров, в результате чего не только золотодобывающие компании, но и само правительство тормозили эксплуатацию богатейших залежей промышленных металлов и производство товаров широкого потребления. [446] Заложив основы такой политики, Родс создал и самый влиятельный фактор в процессе последующего умиротворения буров; игнорирование развития всех по-настоящему промышленных предприятий было самой твердой гарантией исключения нормального капиталистического развития, а следовательно, и нормального изживания расового общества.

446

"Южная Африка сосредоточила всю свою производительную энергию мирного времени на добыче золота. Средний вкладчик капитала помещал свои деньги в золото, так как это обещало наибольшую и наибыстрейшую отдачу. Но Южная Африка располагала также громадными залежами железной руды, меди, асбеста, марганца, олова, свинца, платины, хрома, слюды и графита. Их добыча, наряду с угольными шахтами и горсткой фабрик по производству товаров широкого потребления, считалась "второстепенной" отраслью. Интерес к этим отраслям со стороны инвесторов носил ограниченный характер и развитие этих второразрядных производств не поощрялось золотодобывающими компаниями и в значительной мере тормозилось правительством" (James S. Op. cit. P. 333).

Несколько десятилетий ушло на то, чтобы буры поняли, что им нечего бояться империализма, поскольку он ни разовьет их страну так, как это произошло в Австралии и Канаде, ни станет извлекать прибыли из всей страны в целом, удовлетворившись высоким оборотом инвестиций в одной только специфической отрасли. Империализм, таким образом, обнаружил желание обойти так называемые законы капиталистического производства и их эгалитарные проявления, коль скоро была обеспечена безопасность этих однобоких капиталовложений. В конечном счете это привело к прекращению действия закона простой прибыльности, и Южная Африка стала первым примером того явления, которое всегда имеет место в случаях, когда толпа становится решающим фактором в союзе между толпой и капиталом.

В одном отношении, и притом самом важном, буры остались неоспоримыми хозяевами страны: везде, где политика рационального труда и производства вступала в конфликт с расовыми соображениями, верх брали последние. Снова и снова мотивы прибыли приносились в жертву требованиям расового общества, часто с неимоверными потерями. Рентабельность железных дорог была уничтожена в одночасье, когда правительство уволило 17 тысяч работников-банту и стало платить белым служащим зарплату, на 200 процентов большую; [447] расходы на муниципальное управление превысили разумные пределы после замены местных муниципальных служащих белыми; Закон о цветном барьере окончательно отстранил всех черных рабочих от механизированного труда, что привело к колоссальному росту издержек производства промышленных предприятий. Теперь расистский мир буров мог чувствовать себя спокойно и меньше всего опасаться белых рабочих, чьи профсоюзы горько жаловались на недостаточность мер, содержащихся в Законе о цветном барьере. [448]

447

James S. Op. cit. P. 111–112. "Правительство полагало, что это будет хорошим примером для частных предпринимателей… и общественное мнение вскоре вынудило многих предпринимателей изменить свою политику в области найма".

448

James S. Op. cit. P. 108.

На первый взгляд кажется странным, что ожесточенный антисемитизм пережил и исчезновение еврейских финансистов, и успешную индоктринацию расизма во все группы европейского населения. Евреи, разумеется, не были исключением из этого правила; они, как и все остальные, приспособились к расизму, и их поведение по отношению к неграм не вызывало упреков. [449] И все же, сами того не осознавая и под давлением особых обстоятельств, они порвали с одной из наиболее крепких традиций страны.

449

И здесь может быть обнаружена имевшая место до конца XIX в. определенная разница между ранними поселенцами и финансистами. Например, негрофильски настроенный член капского парламента Саул Саломон происходил из семьи, поселившейся в Южной Африке в начале XIX в. (см.: Emden P. Н. Op. cit.).

Первый признак «ненормального» поведения появился сразу после того, как еврейские финансисты утратили свои позиции в золотодобывающей и алмазной отраслях. Они не покинули страну, а поселились в ней навсегда, [450] заняв необычное для белой группы положение — ни в числе «золотых» поселенцев, ни среди бедняцкого «белого сброда». Вместо этого они почти сразу же приступили к созданию тех отраслей, которые были, по мнению южноафриканцев, «второстепенными», так как не были связаны с золотом. [451] Евреи стали производителями мебели и одежды, держателями магазинов и представителями свободных профессий, медиками, юристами и журналистами. Другими словами, что бы евреи ни думали о своей замечательной приспособленности к продиктованным чернью расистским условиям в стране, они нарушили наиважнейшую черту ее уклада, внедрив в южноафриканскую экономику фактор нормальной рентабельности, в результате чего внесенный в парламент г-ном Маланом билль об изгнании всех евреев из Союза бы с энтузиазмом поддержан всеми белыми бедняками и целиком всем африкандерским населением. [452]

450

Между 1924 и 1930 гг. в Южную Африку иммигрировало 12319 евреев, а покинуло страну всего 461 человек. Эти цифры весьма поразительны, если принять во внимание, что весь приток иммигрантов за соответствующий период за вычетом эмигрантов составил 14241 человек (см.: Schultze Е. Op. cit.). Если сравнить эти цифры с данными об эмиграции в таблице в примечании 6, то мы увидим, что в 20-е годы евреи составляли примерно треть всей иммиграции в Южную Африку и что они, в полную противоположность другим категориям uitlander'oв, поселялись здесь навсегда; их доля в ежегодной эмиграции составляла менее 2 процентов.

451

"Ярые африкандерские националистические вожди испытывали неприязнь по поводу того, что в Союзе проживают 102 тыс. евреев, работающих служащими, предпринимателями, владельцами магазинов или являющихся представителями свободных профессий. Эти евреи много сделали для создания в Южной Африке второстепенных отраслей (т. е. отраслей иных, нежели добыча золота и алмазов), сосредоточенных в основном на производстве мебели и одежды" (James S. Op. cit. P. 46).

452

См.: Ibid. Р. 67–68.

Эта перемена экономической функции южноафриканского еврейства, превращение его из скопища самых теневых фигур в теневом мире золота и расизма в единственную производительную часть населения явилось чем-то вроде запоздалого подтверждения давних опасений буров. Они не столько ненавидели евреев как носителей избыточного богатства или представителей мира золота, сколько боялись и презирали их как воплощение того самого образа uitlander'oв, стремящихся преобразовать страну в нормальную производящую часть западной цивилизации, экономическая рациональность которой, мотивируемая стремлением к прибыли, самое меньшее, создаст смертельную угрозу фантомному миру расизма. И когда евреев в конце концов оторвали от золотого источника жизни uitlander'ов, и им, в отличие от любых других иностранцев, оказавшихся в подобных обстоятельствах, некуда было податься и они принялись за развитие «второстепенных» отраслей, оказалось, что буры были правы. Евреи сами по себе, а не в качестве воплощения кого-то или чего-то, стали настоящей опасностью для расового общества. На сегодняшний день на евреях сосредоточилась враждебность всех, кто исповедует веру в расовое превосходство или в золото, а это практически все белое население Южной Африки. Но евреи не могут и не желают заключить союз с единственной другой группой, которая медленно и постепенно выдирается из пут расистского общества, — с черными рабочими, все более и более осознающими свою принадлежность к человеческому роду под воздействием регулярной трудовой деятельности и городского образа жизни. Хотя они, в противоположность «белым», обладают подлинным расовым происхождением, они не делают из расы фетиша, и уничтожение расистских порядков сулит им только освобождение.

В противоположность нацизму, для которого расизм и антисемитизм были главными орудиями разрушения цивилизации и установления нового политического порядка, в Южной Африке они являются само собой разумеющимся делом, естественным следствием сложившегося положения вещей. Своим появлением на свет они не были обязаны нацизму, и тот оказывал на них лишь косвенное влияние.

Однако на поведение европейских народов южноафриканское расистское общество оказывало подлинный и непосредственный эффект бумеранга: поскольку в случае временных затруднений с собственными трудовыми ресурсами в Южную Африку лихорадочно ввозилась рабочая сила из Индии и Китая, [453] изменение отношения к цветным народам немедленно дало себя знать в Азии, где к местным жителям впервые стали относиться так же, как и к тем африканским дикарям, которые когда-то буквально до потери сознания напугали европейцев. Разница состояла лишь в том, что для обращения с индийцами и китайцами, как с существами, не принадлежащими к роду человеческому, не могло быть ни оправдания, ни по человечески понятных оснований. В определенном смысле только здесь и началось настоящее преступление, ибо тут-то уж каждый должен был понимать, что он творит. Правда, расистские представления выступали в Азии в несколько модифицированном виде; выражение «высшие и низшие расы», которым стал пользоваться «белый человек», когда понес на себе свое бремя, все-таки содержит в себе что-то вроде шкалы и возможности постепенного развития, чего нет в представлении о двух совершенно различных видах животной жизни. Однако, поскольку расовый принцип пришел на смену старым понятиям об азиатах как о чужих экзотических народах, его применение здесь в качестве орудия господства и эксплуатации было более явным и намеренным.

453

В XIX в. на сахарные плантации Наталя было ввезено более чем 100 тыс. кули. За ними последовали китайские рабочие на рудниках, которых в 1907 г. насчитывалось около 55 тыс. В 1910 г. английское правительство распорядилось о репатриации всех китайских рабочих рудников, а в 1913 г. запретило дальнейшую иммиграцию из Индии или какой-либо другой части Азии. В 1931 г. в Союзе все еще оставалось 142 тыс. выходцев из Азии, и с ними обращались, как с африканскими туземцами. (См. также: Schultze Е. Op. cit.)