Историческая эпистемология. История, онтология, эпистемология

Основной сложностью в исследованиях исторического a priori представляется то, что если классическая (кантовская) концепция предлагает четкое определение априорного, то здесь предлагается принципиально иной подход: a priori в истории научного знания должны быть выявлены историком (причем, историком философствующим) науки на основании их роли в развитии той или иной научной дисциплины. При этом для того, чтобы выявить такие a priori, историку науки нужно принять два важных постулата:

(1) Каждый ученый, приступая к своим исследованиям, руководствуется определенным набором априорных положений, которые он принимает в качестве истинных (по крайней мере, пока не доказано обратное). Любое научное исследование, таким образом, отталкивается от такого типа априорных положений, потому что в противном случае у ученого не было бы никаких теоретических оснований или отправной точки для начала исследований.

(2) «Постулат, который невозможно ни верифицировать, ни отбросить: человеческий дух в своих фундаментальных характеристиках похож на самого себя», и поэтому все многообразие внешних проявлений человеческой ментальности может быть сведено к вполне ограниченному набору характеристик, на основании которых возможно создание «каталога (пусть и неполного) возможных установок, с помощью которого можно создать рабочую классификацию некоторого количества гипотез, которые без изменения повторяются в науках и различных эпохах развития человечества» [6, с. 206].

Согласно концепции Метцжер «a priori не являет собой уже готовые и предшествующие опыту понятия, на которых основывается описание опыта, напротив a priori представляет собой фундаментальные тенденции, которые порождают такого рода понятия» [7, с. 33]. Продолжая свое рассуждение, Метцжер утверждает, что не все a priori эксплицитно принимаются в качестве таковых: «к a priori в действии мы можем добавить a priori потенциальное и латентное, которое, при контакте с повседневным (а не только научным) опытом принимает форму a priori в действии» [7, с. 33]. Таким образом, a priori ученого непосредственно связано не только с его актуальными научными изысканиями и развитием научной дисциплины, но и с тенденциями исторической эпохи, его личным жизненным опытом и убеждениями, и являются элементом сложной конструкции, не ограничивающейся ни философской теорией, ни историческим документированием результатов научных исследований.

A priori в науке, в отличие от классического определения априорного, не являются чем то раз и навсегда установленным, а находятся в постоянном процессе динамических трансформаций, переплетаясь с опытом, определяя его и корректируясь в зависимости от новых эмпирических данных и теоретических открытий: «Первичные понятия, на которые опирается наука в каждый момент своего развития, не являются абсолютно данными; хотя некоторые из них в некотором смысле продиктованы нашим знанием чувственного мира, они являются в определенной мере пластичными, они могут изменяться, чтобы гармонировать с совокупностью наших знаний, или наоборот, они могут изменять нашу спонтанную систему мира» [6, с. 215], а потому «не существует единственного a priori, но множество отличных друг от друга, иногда гетерогенных и несопоставимых a priori» [7, с 33]

Такой взгляд на природу априорного можно охарактеризовать как радикальную релятивизацию a priori, которая, в свою очередь, ограничивается введением второго постулата. Будучи продуктом развития человеческого духа, a priori в научном развитии подчиняются более фундаментальным законам, которые еще предстоит выявить представителям таких гуманитарных дисциплин как антропология, социология, психология и теория познания. Поэтому многообразие a priori, присущее историческому развитию научного познания, все же носит ограниченный характер и потенциально подлежит научному (историческому) исследованию и классификации.

В то же время такое понимание a priori накладывает определенные обязательства на философствующего историка науки, который, вслед за ученым, не должен скрывать или отказываться от априорных предпосылок своего исследования. История науки, стоящая на философских основаниях, по мысли Метцжер, противостоит «хронологическому эмпиризму» [6, с.204] классического исторического подхода, который в его крайней версии воплощается в виде хронологического документирования исторических текстов, фактов и открытий.

В той версии истории науки, которую отстаивает Элен Метцжер, история науки – это история научной мысли, неотделимой от мыслящего ее ученого, но вполне автономная от всего того, что принято считать историей науки в классическом историческом подходе. Метцжер пишет: «Когда я говорю об истории наук, я говорю об истории научной мысли, и только о ней; все остальное в науке, включая наблюдение, эксперимент, измерение, вычислительные процессы и технику создания лабораторного оборудования, либо вовсе не имеет к ней отношения, либо играет лишь вспомогательную роль для [научной] мысли или зарождения этой мысли» [6, c.205].

И точно так же как ученый, начинающий исследование неизвестного ему феномена, принимает в качестве отправной точки те или иные априорные постулаты, историк науки должен отталкиваться от тех же постулатов в своем исследовании: «Я постулирую a priori то, что считаю истинным, и по мере возможности я это верифицирую» [6, c. 209]. Вместо того, чтобы отказываться от априорных убеждений ученых прошлого, Метцжер предлагает выявить их и исследовать не только с сугубо исторической точки зрения, но и дать им философскую интерпретацию, для того, чтобы лучше понимать структуру рациональностей прошлого, внутренние нормы, которым следовало научное развитие [8, c. 306].

Несмотря на то, что выбранная Элен Метцжер терминология в ряде случаев представляется довольно архаичной, она имеет, на наш взгляд, довольно высокий методологический потенциал для историко-философских исследований науки, особенно в рамках антикваристского подхода. Если для версии исторической эпистемологии, предложенной Башляром и его последователями, одной из основных задач исторического исследования было составление своего рода иерархической модели ученых прошлого, так как «история науки в сущности является историей, подлежащей суждению» [9, c. 224], то из принятия «гетерогенных и несовместимых друг с другом» исторический a priori (то есть, по сути, систем рациональности) следует невозможность маркировки ученых прошлого как хороших или плохих, а научного познания как исключительно направленного на прогресс. Тем не менее, именно такой подход к анализу истории науки, как это заметила Кристина Кимиссо [8, c. 305] оставляет приоритет в исследованиях познавательного процесса за философией (теорией познания), а не за историей.

Литература

1. Bachelard G. Philosophie du Non (1940). 4me ed. Paris: PUF, 1966. – 147 p.

2. Fabiani J.-F. Qu'est qu'un philosophe francais? Paris: Editionn d'EHESS, 2010. – 316 p.

3. Chimisso Cr., Gad F. A Mind of her Own: Helene Metzger to Emile Meyerson, 1933. 2003. Isis, 94(3). P. 477–491.

4. Chimisso Cr. Writing the history of the mind: philosophy and science in France, 1900 to 1960s. Aldershot, Ashgate Publishing Limited, 2008. – 209 p.

5. Metzger H. Tribunal de l'histoire et th'eorie de la connaissance scientifique // Archeion. 1935. Vol. 17. P. 1–14.

6. Metzger H. La m'ethode philosophique dans l'histoire des sciences // Archeion. 1937. Vol. 19. P. 204–2016.

7. Metzger H. L'a priorie dans la doctrine scientifique et l'histoire des sciences // Archeion. 1936. Vol. 18. P. 29–42.

8. Chimisso Cr. The tribunal of philosophy and its norms: history and philosophy in Georges Canguilhem's historical epistemology // Studies in History and Philosophy of Biological and Biomedical Sciences. 2003. Vol. 34. Pp. 297–327.

9. Башляр Г. Актуальность истории науки // Эпистемология и философия науки. 2016. № 2. С. 220–232.