Историческая личность

– У меня не слишком большой запас напитков, – говорит она. – Я бываю тут слишком редко, чтобы обзавестись погребом. Так что ты предпочтешь? Есть виски, и джин, и… виски.

– Я выпью виски, – говорит Говард, стоя в комнате.

– «Тичерз» или «Тичерз»? – спрашивает Флора.

– Да, пожалуйста, – говорит Говард.

Флора стоит в кухоньке и наливает виски из бутылки в две кубические массивные шведские стопки. Плафон светит с потолка прямо на нее; она великолепна, внушительна. Она возвращается и отдает одну стопку Говарду.

– Ладно, – говорит она, – присядь на минутку.

Говард садится в луковицу аалтовского кресла; Флора в своей черноте и белизне садится на простой серый современный диван с прямой спинкой.

– Ну, за тебя, Говард, – говорит она, – и за твою работу в мире.

– Пьем, – говорит Говард.

– Знаешь, я часто думаю, что в таких, как мы, есть что-то благородное, – говорит Флора, – встречаться вот так и столько нашего внимания и заботливости отдавать судьбам других, когда мы могли бы сосредоточиться на нашем собственном удовольствии.

– Да, – говорит Говард, – это по-особому альтруистичное занятие.

– Конечно, есть некоторое удовольствие в том, что мы делаем для них, – говорит Флора, – ведь иначе мы не хотели бы удержать наши жертвы только для себя.

– А мы хотим? – спрашивает Говард.

– Ну, тебе же не хотелось рассказать мне про визит Майры к тебе вчера вечером.

– Святость исповедальни, неразглашение врачебной тайны, это сугубо личное, – говорит Говард.

– Но ты же не веришь в личное, – говорит Флора, – и разгласишь все, что найдешь нужным. Нет, ты хотел оставить их для себя.

– Я хотел тебя, Флора, – говорит Говард.

– А потому помалкивал, чтобы я пригласила тебя в постель?

– Именно, – говорит Говард.

– И зря, – говорит Флора, – я бы все равно тебя пригласила.

– Правда? – спрашивает Говард. – Почему?

– По ужасной причине, – говорит Флора, – видишь ли, мне это с тобой нравится.

– Ничего приятнее ты ни разу мне не говорила, – говорит Говард.

– И никому другому, – говорит Флора.

– Значит, ты меня снова пригласишь. Флора сидит на диване и смотрит на Говарда.

– Нет, не знаю, – говорит Флора.

– Но ты должна, – говорит Говард.

– Я призналась, что хотела бы, – говорит Флора, – но долг зовет.

– Какой еще долг? – спрашивает Говард.

– Разве это не очевидно? – спрашивает Флора. – Мне ведь, безусловно, следует уложить Генри в постель с собой.

– Это нелепо, – говорит Говард.

– Но почему? – спрашивает Флора.

– Мы только что согласились, что Генри практически лишен пола.

– Я уверена, что так и есть, – говорит Флора, – но это ведь делается не только удовольствия ради.

– Ты хочешь сказать, – говорит Говард, – что теперь предпочтешь Генри мне?

– Предпочту только в одном смысле, – говорит Флора. – Я думаю, его нужда больше.

– О, черт, Флора, – говорит Генри, – это смешно.

– Ты ревнуешь, Говард, – говорит Флора.

– Ну, в отличие от тебя, я готов это признать, – говорит Говард. – Да, я ревную.

– Я не пытаюсь отбить его у тебя, – говорит Флора. – Мы можем поделиться им.

– Ревную не в этом смысле, – говорит Говард. – Я хочу тебя.

– Ну, мы будем встречаться в университете и вообще, – говорит Флора, – но сейчас половина десятого, выкатывайся, мне надо поработать. Тебя можно не провожать?

Говард поднимается из аалтовского кресла; он ставит свою стопку на тиковый кофейный столик; он идет к двери.

– Что же, спокойной ночи, Флора, – говорит он.

– Спокойной ночи, Говард, – говорит Флора. – Ну-ка, поцелуй меня.

Флора делает шаг к нему; они обнимаются на пороге комнаты.

– Говард, – говорит она.

– Да? – спрашивает Говард.

– Дай мне знать, если ты узнаешь что-нибудь очень интересное, – говорит Флора.

– Да, непременно, – говорит Говард, – это заставит тебя изменить решение?

– Там увидим, – говорит Флора. – Зависит от того, насколько интересным это будет.

Говард выходит на площадку.

– Спокойной ночи, любовь моя, – говорит Флора, закрывая дверь.

Квартира Флоры на четвертом этаже этого пятиэтажного многоквартирного здания; Говард спускается по лестнице с площадки на площадку по мозаичному бетону мимо закрытых дверей других квартир. Он проходит через вестибюль мимо почтовых ящиков жильцов и выходит в тщательно спланированные частные сады. Частная подъездная дорога ответвляется от шоссе; на ней между «роверами» и «датсунами» он припарковал свой фургон. Этот микрорайон очарователен; буки, туи, а под деревьями ему виден любитель вечерних прогулок, который неторопливо шествует, поглядывая вверх на аккуратные современные здания. Он тоже смотрит вверх и определяет квартиру, которую только что покинул, – освещенная гостиная и слабо подсвеченная ночниками спальня. А теперь на занавесках спальни возникает крупная тень Флоры; он следит, как она идет через комнату туда, где находится изголовье кровати, близко к тому месту, где он лежал совсем недавно. Один из ночников гаснет; затем Флора выключает второй, и окно исчезает в общей темноте. Секунду спустя ее фигура снова возникает на простых занавесках гостиной. Затем она вновь исчезает, чтобы еще раз появиться, когда свет вспыхивает в еще одной комнате – каморке в конце квартиры, где кабинет Флоры. Окно не занавешено; ему видна Флора за письменным столом у окна перед пишущей машинкой; она начинает работать, наклонив лицо вперед и вниз, ее темные волосы хорошо видны в свете настольной лампы. Он садится в фургон, включает мотор и едет по подъездной дороге и дальше по тенистому пригородному шоссе и поворачивает в сторону города. Он паркует фургон на площади, оставляет его там до утра, спускается по склону под натриевыми фонарями мимо запустения магазинов к полукругу. Он отпирает свою парадную дверь и входит в холл.

В сосновой кухне горит свет и большие хлопоты. Он открывает дверь и сразу видит, что все стаканы, использовавшиеся на вечеринке, собраны и расставлены аккуратными рядами на центральном столе; грязные тарелки составлены стопками на кухонных шкафчиках; пустые винные бутылки стоят ровным рядом вдоль стены. У мойки – крайне активная фигурка. Фелисити Фий. Поверх безрукавки и длинной юбки она надела один из мясницких фартуков, которые висят за кухонной дверью; собственно говоря, собственный говардский, так как полосы на фартуке Барбары для различия наклонены в другую сторону. Шкафчики открыты, чтобы убирать в них то, чему положено там храниться; многие стаканы уже вымыты и составлены у картонок из винного супермаркета, ожидая, когда их упакуют. Кухня пахнет – что для нее редкость – мыльным запахом средства для мытья посуды. Говард оглядывает эту сцену чистоты и домашней компетентности; он говорит:

– Боже мой, Фелисити, чем вы тут занимаетесь?

Фелисити, видимо, не заметила, как он вошел; она оглядывается, проявляет удивление и говорит:

– Говард, вы вернулись. Как прошла ваша встреча?

– Отлично, – говорит Говард.

Фелисити снимает полотенце со стены и вытирает об него руки; она говорит:

– Хотите, я налью вам выпить?

– Что все это значит? – спрашивает Говард.

– Я использовала хозяйственную сноровку, которой, как вы сказали утром, я лишена, – говорит Фелисити. – Барбара спросила, не приберу ли я немножко после вечеринки.

– Надеюсь, она вас не эксплуатирует, – говорит Говард.

– Конечно, она меня не эксплуатирует, – говорит Фелисити, – я бы не стала это делать, если бы не хотела. Мне нравится, что я в вашем доме. Мне нравится быть незаменимой.

– Вы уложили детей? – спрашивает Говард.

– Они ведь такие прелестные дети, правда? – восклицает Фелисити. – Я их вымыла, почитала им, и у нас был долгий разговор. Я обещала отвезти их в субботу на аттракционы.

– А что, собственно, будет в субботу? – спрашивает Говард.